Смерть у порога

Антон Д. проснулся в шесть утра от звонкой трели стандартной мелодии будильника. Он давно уже понял, что ставить любимые песни на будильник нельзя, иначе они быстро перестают быть любимыми, и поэтому каждый новый день встречал под отвратнейшую какофонию, носившую вдохновляющее название «Шепот океана».

Антон вслепую нащупал рукой телефон и, годами отработанными движениями, отсрочил свое неотвратимое пробуждение на десять минут. Потом он отсрочит его ещё раз. А потом ещё. Потом, может быть, ещё разочек. И только затем, кряхтя и почёсывая через трусы правую ягодицу, встанет.

Он уже было собирался перевернуться на правый бок, чтобы освободить заложенную хроническим риносинуситом левую ноздрю, но внезапно открыл глаза, потому что вспомнил: сегодня слишком важный день, чтобы откладывать пробуждение на потом. Сегодня день, когда Антон Антонович Д. умрёт.

Да, вот такие пироги. Так что разлёживать некогда. Антон принял сидячее положение, зевнул и посмотрел на потягивающегося пса.

– Пойдем, браток, – сказал сонный мужчина своей не менее сонной животинке, – сейчас я почищу зубы, и потопаем гулять.

Они прошли в ванную, где пёс сразу завалился на коврик досыпать свои законные пять минут, а Антон сел на унитаз и закурил. Он уже давно не понимал, зачем он, в принципе, курит. Ему не нравился вкус сигарет, он не испытывал никакого удовольствия, ничего нигде не кололо и не кружилось, а стоило это непонятно что сто пятьдесят рублей в день. Удовольствия нет, но сел на горшок – будь добр, закури. Позавтракал – закури. Ждёшь автобус – ну как не подымить. А после сытного обеда так вообще сам Бог велел. О чём речь, если в Греции легко можно встретить на улице или в кафе священника, попыхивающего сигареткой. И это не смотря на слова апостола Павла: всё мне позволительно, но не всё полезно; всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. А они эвона как, всё равно продолжают жить под властью табачного змия. Тут же как, все зависит от того, как поставить вопрос. Грешно ли курить во время молитвы? Несомненно. А молиться, во время курения. Вот о чём и разговор, да.

Антон, докурив, провёл необходимые мыльно-рыльные процедуры, надел элегантный прогулочный костюм – старые серые спортивные штаны и толстовку – и вышел с псом из квартиры навстречу своему последнему дню.

***

«Жалко товарища, – думал он, глядя в грустные глаза какающего пса, – скучать будет. Любит меня за что-то, дурачок».

Они спустились к реке, где с километр пробежались – ах, может ли быть что-то лучше пробежки после утренней сигаретки! Побегали в одуванчиках. Поиграли с мячиком: товарищ пёс обожал приносить мяч. Отдавать не любил, а принести мяч, а потом с ним бегать вокруг хозяина – это с удовольствием. Понюхали разные места у пары встреченных знакомых собак, пометили требующие автографа столбы и углы домов. Потёрлись головой о мёртвого голубя. Это было не запланировано, но с инстинктами хищника бороться трудно. А через час вернулись домой.

Дома псинка была покормлена, а Антон зажёг свечку на угловой полке с иконами и стал читать утреннее молитвенное правило. Непрестанно молиться в течение дня он не умел, и это казалось в принципе чем-то фантастическим и неисполнимым. Но отдать Господу Его десятину от суток утренней и вечерней молитвой было Антону радостно. Когда-то он был атеистом, причем воинствующим, настоящей богоборческой обезьяной. Теперь же, видя, как он любит Того, против Кого так боролся, Антон с некоторым опасением поглядывал на своих слишком уж яро воюющих с гомосексуализмом товарищей.

После – завтрак. Последний завтрак в жизни. Было бы обидно заменить его какой-нибудь ерундой вроде мюсли или хлеба с плавленым сыром. А вот яишенка с беконом и помидоркой, и стакан апельсинового сока – совершенно другое дело. О таких завтраках не сожалеют, о них вспоминают с теплотой и довольно урчат.

***

Работал Антон Антонович Д. менеджером в небольшой компании чрезвычайно узкой направленности. Поэтому, как правило, поток заказов скорее был едва заметным ручейком, и много времени на свои служебные обязанности Антон не тратил. Он разобрался за час со всеми делами, заварил себе чайку и открыл незаконченную вчера книгу. Сегодня нужно обязательно дочитать – больно уж интересно, придёт Мартин Иден, в конце концов, к успеху или нет. Да, к своему стыду и, одновременно, радости, Антон читал магнум опус Джека Лондона в свои тридцать три года впервые.

На обеде Антон позвонил маме. Поболтали о ерунде, погоде, тополином пуху. О вчерашней передаче, где пятерым детям сделали тест ДНК, и оказалось, что ни одному из них папа папой не приходится. У Антона своих детей, к счастью и сожалению, не было. Хотя бы о них сегодня переживать не нужно.

– Ладно, мам, пойду я, – сказал в трубку Антон. – Люблю тебя.

– Ну-ты нате, – ответила ему мама. – Это откуда такие нежности?

– Ну вот чего ты, мам, это самое…

– Ой, да засмущался! И я тебя люблю. Шуруй, не перетрудись, работничек.

Антон попил еще чайку, закончил книгу. Почитал по четкам Иисусову молитву. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Как много чувств, эмоций и желаний можно уложить всего в восемь слов! Как же хорошо жить на свете, не смотря ни на что! И как страшно умирать. Бабушка Антона, вся жизнь которой в её девяносто, заключалась в просмотре телевизора, сидении на лавочке и постоянной ругани с жившим вместе с ней шестидесятилетним сыном-алкоголиком, за несколько недель до смерти говорила:

– Боюсь, Антоша, Бога. Смерть у порога. Вот бы пожить ещё хоть совсем чуть-чуть.

Когда её увозили с пневмонией на скорой, она грозила сыну кулаком:

– Чтоб не ссался, пока меня дома нет. Приеду, будем диван менять. Сил моих нет, все глаза зассал.

Но она больше не приехала. А через две недели к ней отправился и её сын.

***

По пути с работы домой Антон остановился на мосту. Он закурил и прислушался. Из-за поворота реки слышался детский смех и плеск воды. Несколькими тёмно-серыми столбиками поднимался дым из одноразовых мангалов. Прямо под мостом сидел рыбак.

– Клюет? – спросил его Антон.

– Ты придурок что ли? Тише будь, – ответил ему рыбак.

***

У гастронома Антон купил у бабушки букетик цветов жене. Она не была верующей, они не были венчаны, и Антон очень боялся не увидеть её там. Он понятия не имел как оно вообще там что, в этом посмертии. Да как будто кто-то имел. Это тайна, которая откроется человеку после его последнего закрытия глаз. Но он всей душой любил свою женщину. Это был тот человек, с которым бы он хотел провести вечность.

– Многоуважаемый, сигаретки не будет? – отвлек Антона от мыслей хрипловатый голос.

– Что? А, да. Разумеется, – Антон протянул мужчине три сигареты из пачки. – Травись на здоровье, браток.

– Благодарствуйте. Я, конечно, приношу свои пардоны. А полтинника не найдется?

– Полтинника не будет.

Не удивленный ответом мужчина пожал плечами, мол, ну ничего страшного.

– Будет сотня. Держи, – Антон достал из бумажника купюру.

– Хера… – проговорил мужчина. – Спасибо. И что, не боишься, что пропью?

– А это, браток, уже твоё дело, куда их тратить. Деньги ведь твои.

***

Дома пахло жареными мясом и картошкой. Вокруг ног вился товарищ пёс. В прихожую, с полотенцем на плече, зашла румяная от жара плиты на крохотной кухне, жена Антона.

– А ну-ка, держи-ка, – протянул он ей букетик.

– Это в честь чего такая роскошь? – супруга улыбнулась и поднесла цветы к лицу.

– В честь того, что ты моя любимая жопка с ушками, – сказал Антон и легонько её ущипнул.

Стопка водки, ужин, разговоры о работе, о повышении стоимости проезда. О том, что в магазине у дома кто-то разбил бутылку пива, и теперь там пахнет студенческим общежитием. Прогулка с псом. Душ. Сигарета на балконе.

– Посмотрим кино? – спросила Антона супруга.

– Давай. А какое?

– Давай, хорошее?

Антон засмеялся.

– Хорошее мы на той неделе смотрели. Давай русское поглядим.

– Э, не, – смеялась девушка. – Это без меня.

Фильм. Поцелуй перед сном. Сопящий в ногах пёс. Кваканье лягушек у реки.

Антон встал с дивана, зажег свечку на угловой полке с иконами и стал читать вечернее молитвенное правило.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас…

Колыхающийся огонек свечи отражался в иконах, и казалось, что Господь пронизывающим взглядом смотрит Антону прямо в душу. Но Антон смотрел сквозь Его образ куда-то в совсем далекую даль.

– … Господи, дай мне слёзы, и память о смерти, и сокрушение…

Христос Пантократор глядел на Антона со строгостью и любовью. Его ассиметричное лицо вызывало ужас и благоговение.

– … Вот, гроб предо мною, вот, мне смерть предстоит. Суда Твоего, Господи, боюсь, и муки бесконечной, злое же творить не перестаю…

***

Теплая летняя ночь. Последняя летняя ночь. Антон курил на балконе.

– Слава Тебе, Господи, за всё, – с благодарностью и радостью шептал он. – Так хорошо, Господи! Пожить бы ещё хоть чуть-чуть!

Антон зашёл в комнату, снял шорты, аккуратно сложил их, чтобы жене не нужно было завтра собирать его раскиданную по дому одежду, и лёг на диван.

– В руки Твои, Господи, Иисусе Христе, Боже мой, передаю дух мой, – едва слышно шептал он, осеняя себя крестным знамением, – Ты же меня благослови, Ты меня помилуй и жизнь вечную даруй мне. Аминь.

Антон лежал на спине, вслушиваясь в мир вокруг. Не утихали лягушки. Мимо дома проехала машина. Пёс пукнул и, проснувшись, подскочил, чем вызвал у Антона улыбку. И с этой улыбкой он умер.

***

На следующее утро залитую солнцем комнату, как и всегда, огласила трель будильника.

Антон вслепую нащупал рукой телефон и, годами отработанными движениями, отсрочил свое неотвратимое пробуждение на десять минут. Потом он отсрочит его ещё раз. А потом еще. Потом, может быть, ещё разочек. И только затем, кряхтя и почёсывая через трусы правую ягодицу, встанет.

Он уже было собирался перевернуться на правый бок, чтобы освободить заложенную хроническим риносинуситом левую ноздрю, но внезапно открыл глаза, потому что вспомнил: сегодня слишком важный день, чтобы откладывать пробуждение на потом.

Сегодня день, когда Антон Антонович Д. умрёт.