Нгуен
«Тебе хорошо!» — сказало радио душным голосом.
Мне стало хорошо. Кружка с зеленым ободком опрокинула в меня питьевой спирт. Перекатываясь по кольцам горла, жидкость заменяла собой пустоту. Нгуен заворочалась на лежанке, приподняла полог, и в хижину хлынул жесткий наружный свет, который обезобразил все, до чего дотянулся. Черепки, истоптанные циновки, плесень на стене.
«Тебе хорошо!» — повторило радио.
Да, мне хорошо.
Нгуен с оханьем встала, наклонилась к ведру, взялась зубами за прикрученную к нему цепочку.
— Ложись, — сказал я. — Подожди сумрака.
Она покачала головой. У Нгуен худые, выгнутые бедра. Пальцами ног она научилась держать ложку. Умеет писать. Перебирает зерно, нарезает овощи в похлебку.
Когда над деревней распылили Ф-14, ее мать, беременная в четвертый раз, стояла по колено в воде на рисовом поле, и рыбки толкались носами в ее распухшие икры.
— Где мои ручки? — спрашивала Нгуен.
— Птицы унесли, — говорила мать. — Я сошью тебе красивые, ловкие, как у пальмовой мартышки. Будешь мне помощница.
Оторвавшись на миг от штопки, она ласково взглянула на Нгуен и перегрызла нитку. Влажные от вчерашнего дождя циновки сушились на зараженном газом ветру.
Отняв у Нгуен ведро, я спустился к ручью. Для чистки воды я соорудил на берегу трехэтажную конструкцию из пробитых гвоздем ящиков: сверху листья рафии, потом колотый уголь, в самом низу — песок. От паразитов мы научились избавляться. Корова стала меньше болеть, да и Нгуен повеселела. В дождливые дни, когда дроны не летали, Нгуен доверчиво ложилась на меня, ухом — к груди, и вслушивалась в гул сердца. Не любила, когда касаюсь руками, потому что не могла ответить тем же.
У нее большой мягкий рот. Кожа пахнет сладким, фруктами. «Тебе хорошо!» Да, мне хорошо.
В базарные дни мы набирали полную телегу батата. Что и говорить, бросовый товар — у всех его полно. Скупщики платили копейки, приходилось соглашаться на любую цену. Пока перегружали батат из телеги в кузов грузовичка, нагрянули рейдеры. Я затолкал Нгуен в сарай и присел у двери. Закурил. Дым мгновенно высушил язык. Когда рейдер, бряцая кибернетическими ногами, прошагал мимо, из всех щелей повылезали торговцы, и базар вновь защебетал.
Мы привыкли к тому, что они забирают скот и женщин. Не ожидали, что в этот раз заберут и батат. Неважно, видать, идут дела в имперских войсках. В волосах у Нгуен запуталось куриное перо.
— Ничего, — сказал я. — Следующий урожай уже скоро.
Мы отправились домой. Порожняя тележка подпрыгивала на кочках.
— Садись, — предложил я.
С ветерком докатил Нгуен до хижины. Нгуен хохотала, откинув голову назад. А потом припустил дождь, и капли падали ей на язык, как древесный сок. И она глотала их.
К вечеру дождь разошелся в ливень. Я пытался набросать в блокноте хоть пару строк — память подводила меня, я уже не верил воспоминаниям. Слова не шли на ум. Нгуен осторожно поставила передо мной кружку с соленым чаем. Присела на корточки рядом.
— Что?
— Скажешь правду?
Я отложил карандаш.
— Конечно. Спрашивай.
Спутанные волосы паутиной лежали на лбу Нгуен. На шее голубела жилка. Под хлопковой майкой виднелись впадины, обозначая не случившееся. Какими были бы ее руки? Длинные пальцы, круглая косточка у кисти, нежная кожа на сгибе локтя. Подлинное совершенство Венеры Милосской в том, что она хороша и без рук. Как моя Нгуен. Как ночь, которая умеет касаться тела теплой влагой.
— Почему ты остался тут?
— Хотел быть с тобой.
Она поморщилась.
— Ложись.
Я достал из-под стола ящик — в нем хранилась вся моя прошлая жизнь. Спирта почти не осталось. У шприца погнута игла. Когда-то он был одноразовым. Все когда-то было одноразовым. В прошлой жизни.
— Чего ты хочешь, Нгуен?
— Ты знаешь.
Вдали раздался удар. Я быстро сделал укол ей, потом себе, мы легли рядом. Под кожей зажурчал ручей, стало горячо и плотно — тонкие клыки солодовой жидкости уже вонзились в каждый позвонок. В вихре памяти кружилась юная Нгуен: я видел ее глазами старый поселок, разбитую копытами коров дорогу, жирные стебли бамбука и гневную пеструю птицу, которую спугнули торопливые дети. Они бегут из джунглей, неся матерям плоды инжира с лопнувшей кожей, а внутри алая, как телесная изнанка, мякоть. Грехопадение началось с инжира. В нем кровь первого человека, в нем Ф-14, наша погибель.
Нгуен плачет. Ее слезы стекают по моим щекам. Когда мы под солодовой, мы одно. Мне страшно представить, что видит она. Я вновь ныряю в поток ее памяти: отец ничком на земляном полу, белые одежды на вдовьем костре, выстрелы и бамбуковая трубочка во рту — дышать, дышать.
И опять удар.
Я встал и с трудом добрался до окна, ноги словно стали жидкими, а спину тянуло назад. Едкий запах дыма перебил даже смрад от навоза, который сбросил в отвал пару часов назад пастух Фан. Он родился без толстой кишки, в боку фистула. У коровы и той жизнь проще.
Горело сильно. Стали постреливать, потом канонада. Имперцы отбиваются от кого-то. Может, мятежники нагрянули — в любом случае, дело не мое. И тут Нгуен поднялась с лежанки и быстрым шагом направилась вон.
— Куда?
Она пробежала мимо, даже не оглянувшись. Я догнал, схватил ее — вырвалась. И туда, где дым и стреляют. До чего легкие у нее ноги, и ступни узкие, и щиколотку можно обхватить, соединив большой палец и мизинец. Маленькая, безрассудная Нгуен — я едва поспевал за ней. Думал повалить, но она уворачивалась и с такой досадой смотрела на меня, что невольно приходилось отступать. Опьянение сделало меня неуклюжим и медлительным.
Наверное, уже тогда я знал, что произойдет. Знал, потому что была солодовая. Да и без нее понятно.
Вот и блокпост имперцев — горит, как поминальный факел. И постройки, и люди, и техника — все в огне. Нгуен замедляет шаг, теперь она идет осторожно и тихо, хотя с вышки ее хорошо видно. Можно снять одним выстрелом. Но на вышке никого, все тушат пожар. Подлетают вертолеты, бортовые цистерны полны воды. В ушах грохочет, и я невольно пригибаюсь, а Нгует стоит и смотрит вверх. Глаза злые.
— Не надо. Люди там. Зачем...
Но она уже не слушает. На месте рук вырастают два огненных крыла, и ослепительный вихрь взмывает в небо. Горящие вертолеты падают на казарму, от взрыва меня бросает в траву. Больше ничего не слышу. Нгуен нигде нет. Какое-то воспоминание медленно вползает в пораженное увиденным сознание: я принимаю задание и иду на поиск. Медик колет мне в вену препарат, вызывающий частичную потерю памяти. В инструкции сказано: не употреблять солодовую жидкость.
Что ж, похоже, я нарушил инструкцию.
Я лежу на спине, и мне на лицо ложатся хлопья пепла. Моя Нгуен.
Тебе хорошо.
Да, мне хорошо.
Если пепел не разнесет ветром, она родится вновь.
Что потом, не знаю. Застрелиться не хватит сил. Руки онемели, не шевелятся. Как я соберу Нгуен?
Огонь ушел. Осталась вода.
-
Чудятся мне оголоски каких-то рассказов фантастики, давних-давних, из детства.
Спасибо.
1 -
-
-
-
Как много сегодня упоминаний про спирт. Вот и не верь после этого в астрологию
-
Это что-то про Вьетнам? По крайней мере, очень похоже на описания зверств амеров там. Написано завораживающе.
-
Господин Хорикава Ясукити Я во Вьетнаме не была, поэтому описывала как бы абстрактуню юго-восточную Азию, а в голове держала образ юга Африки, чтобы не сильно косячить мимо хронотопа. Спасибо!
-