Во все тяжкие (На конкурс)

Исходник Евгения СТАРОВЕРОВА (почему-то не нашёл на сайте, но он был): 

Глаза

Он опустился на ступень крыльца, уткнувшись лбом в тулуп упругой шерсти.
Глаза собаки, взгляд на пол-лица, и ожиданье неминучей вести.
Он промолчал. А что тут говорить? Катился вечер греком темнокожим.
Сидели молча. Тлела мысле-нить. Ах, да, душа! Она молчала тоже.

И где-то там, в низине под горой, уже состав готовился к забегу.
Чтоб потерять себя во тьме сырой, и обездолить пса и человека.
Всего пять лет, контракт, работа, долг. Мелькнут как тень, и снова собираться.
— Ну что ты смотришь на меня, как волк?
— Пять лет пустяк, но мне уже двенадцать!

Так он ушёл, и обнулился круг, туда, где жизнь коварная, как грабли.
И в голове металась мысль: «А вдруг!»
Но глас рассудка усмехался: «Вряд ли».
Всё так же ночь смеялась в небеса, кричала выпь, окрестности пугая.
И долго-долго добрые глаза ему вослед смотрели, не мигая…

Пролонгация. Во все тяжкие

Прошло пять лет…

Тяжкие годы. Нескончаемые вахты, переезды. Склоки с подельниками. Рваная делёжка «рваных»: нервная, вплоть до рукоприкладства.

Мужики кликуху дали по фамилии: Старовер. Он ей и соответствовал. Обросший. Хмурый. Неразговорчивый. Несговорчивый. С потухшим взглядом. Мутным оком. Будто сглазил кто. А после того случая и вовсе согнулся. Сгорбился. Будто возрасту прибавилось в гору лет на десять. Дело было так…

Как обычно, два раза в месяц отсылал деньги в деревню жинке: Людмиле. Часть тратил на себя. Но бо́льшую слал ей. На хозяйство: дом, посадки, огород. Да и внукам чтоб перепадало малость — их порой забрасывал на каникулы сын.

Сельская механизация, в которой он был докой, давно почила. Вот и тронулся в путь — во все тяжкие, как говорится.

Причалил-пришвартовался к одной бригаде шабашников, спецов по укладке крыш, облицовке церковных куполов. Ну, в общем, делали всё, что связано с «верхотурой». Работа востребованная, высотная. Платили неплохо. С отношениями внутри коллектива только проблемки…

Вися в люльке на стропах, напевая неизменную «Не кочегары мы, не плотники…», он чувствовал себя дома, на месте. В свою очередь, вернувшись «домой», в хостел, съёмную ли хату, чувствовал себя изгоем. Не сошлись с товарищами. Не сладилось.

Всё бы ничего: помылся, поел с устатку, уткнулся в подушку, никому не мешая. Но в том-то и дело, что мужики любили расслабиться после смены. Брали вино, водяру — и разговлялись.

Он сразу дал твёрдый Stop! «Стопэ́» — отбой пьянству. Принципиально не беря в рот ни капли. Тут и приключались разухабистые тёрки.

Напившись, дольщики сначала пели песни, потом затевали ругань меж собой. Затем переходили к спящим. (Из девяти человек трое не бухали.) Будили их, предъявляли несуществующие претензии, да и просто прикапывались, кто что выдумает посмешней. Напоминало армейские подъёмы пьяными дедами новоприбывшего молодняка. Да ведь когда это было…

Утром Старовер пытался вразумить буянов. Что-то объяснял, втемяшивая в хмельные головы какие-то правильные слова. Да разве объяснишь дуракам?

Вроде бы соглашаясь, пьянчуги каждый вечер крутили свой козлячий цирк заново.

Он вскакивал. Орал на них. Раздражённо уходил курить. Возвращался. Опять наезжал. — Впустую.

Однажды влез с ними в драку. Куда там! — Впятером накинулись — запинали к чертям. Утром извинялись. Даже клялись на матери. Да куда там!

Он бы и бросил их. Уехал. Но в том-то и дело, — что на вахтах как правило кидали с бабками, обманывали по срокам. А их бригада была крайне востребована и нужна.

Бугор — Михалыч, — имея нехилые связи в строительных верхах, знал какие-то лазейки в заказах, где с ними обходились по-человечьи. И хорошо башляли, что важно.

Сам же Михалыч относился к ночным рандеву с равнодушием. Выпив (немалую) дозу, он замертво валился ниц, — не обращая внимания на «армейские» непотребства.

Счастливыми для Старовера были дни, когда средства у всех кончались, и трудовые будни пролетали споро, трезво. Работа, ужин, сон. Работа, ужин, сон.

Староверу часто снился, дом, его Галка, внуки. Пёс, конечно. Который плёлся с ним до самой остановки. И долго не мигая смотрел вслед автобусу, где в заднем стекле вытирал скупую слезу уезжающий неведомо куда Хозяин. Постепенно становясь маленькой неразличимой на горизонте точкой.

И вот в очередную зарплату, — а дело было на Пасху, — мужики накрыли стол, купили нехитрой снеди, бухла, чего-то к утреннему чаю. Сели, закусили. По душам поговорили. Тут бы и кончить.

Но всё пошло по-новой. По накатанной.

Ночью проснулся от грохочущих ударов табуретов друг о друга и диких возгласов: на сей раз собутыльники «обсуждали» оставленных дома жён. Кои все поголовно «проститутки».

Увидев недовольного Старовера, протиравшего зенки на краю кровати, Семён в запале гаркнул проснувшемуся: «А твоя, думаешь, не еб.тся там?! Думаешь, ждёт тебя у окошка, да?»

Старовер бы и плюнул на скота-Семёна. Но тот не утихал: «Сосёт щас х.й у какого-нить прощелыги из подворотни. А ты ей бабки шлёшь, чтобы она этого подъ.бка борщецом наваристым кормила, да?»

Старовер побагровел, вцепился руками в кровать.

«Суки все они! — не унимался дурак-Семён. — И твоя сука. И твоя. И твоя, — нетвёрдо ткнув по кругу корявым пальцем. — Ей в жопу пихают. А она постанывает, да? Типа ещё, ещё давай, милашка!..»

На каменных ногах Старовер вышел из общаги. И до рассвета туда не вернулся, кругами обойдя посёлок несколько раз. Махая руками и приседая, чтобы чуть согреться: не май месяц.

…Встретились на объекте. Семён с чёрным лицом боялся поднять глаза. Осознавая, судя по мертвецки молчащим подельникам, мол, что-то натворил жуткое. Наверняка, будучи завзятым алкоголиком, не помня сути произошедшего.

Он тривиально подрезал одну стропу у Семёна в люльке. Через час стропа не выдержала, лопнула. Семён грохнулся с высоты седьмого этажа, шмякнувшись о бетонный поребрик. Мгновенная смерть.

Мужики, всё понимая, не прочь были замять криминальный эпизод. Но местный участковый мент, тоже, видимо, с похмелья, не мог упустить явного случая явного раскрытия по горячим следам. Слишком давно ничего подобного в их палестинах не водилось. Тут и звание, и звёздочка светили. И почётное передвижение в область.

Надрез обнаружили быстро. Перочинный ножик Старовера — тоже. Ночную ссору с нанесённой обидой запротоколировали.

Подпись. Вызванный адвокат. Наручники. СИЗО. Быстрый «успешный» суд. Быстрое решение. «Преднамеренное». «С особой жестокостью». «Учитывая заслуги, ранее не судим, характеристики»… «Вместо двенадцати — девять». Поехали на этап… В автозаке куцее окно сзади. Нелепость последних дней клонила в неровный дёрганый сон. Закемарил.

Снился дом, внуки, редко звонящий сын. Отмщённая жена. Невскопанные по весне грядки.

На обочине сидел до боли знакомый лохматый пёс, виляя хвостом в тщетной надежде: «Всё так же ночь смеялась в небеса, кричала выпь, окрестности пугая. И долго-долго добрые глаза ему вослед смотрели, не мигая…»

 #альтерлитпролонгация #конкурс_alterlit

Примечание

Поскольку текста Староверова в Альтерлит не нашёл (а он был), даю ссылку на "Русскую Жизнь", где я же его и напечатал:  http://ruszhizn.ruspole.info/node/14750