Лемминги — гл.18 «Искажение священно»

 

— Хаос? — переспросил Илья. — Почему хаос? Не назвал бы это так. Вообще ведь не похоже.

Шаман склонил голову набок, приняв по-совиному изучающий вид.

— Потому что не Хаос — это ненавистное Бытие, отделившее дух от смерти. Первоначальная Пустота есть бесконечное безостановочное движение всего со всем, что одновременно есть Упокоение. Принятие этой мудрости в свой дух влечёт к объединению и взаимозамещению личностью понятий жизни и смерти, устанавливая их в должное положение.

— Что?..

— Ничего. Забей и отпусти, если ещё не готов. Вышли из нигредо вроде бы как... О, как ты вовремя, птичка-невеличка, уже на хавчик пробивает — сил нет.

 

Последние слова адресовались Насте. Она вошла с целым подносом увесистых бутербродов, покрытых маслом и грубыми ломтями розовой колбасы. Выглядела она более усталой, но всё же улыбнулась Илье, когда ставила поднос на пол:

— Угощайся, мумрик.

За всё время она так и не спросила его имени.

 

Затрещал дверной звонок, и девушка поспешила в коридор. Шаман подвинулся поближе к подносу и взял один бутерброд. Илья последовал его примеру. Но даже долгожданная пища сейчас не могла его отвлечь от главного:

— Тоже считаю, что мир не в своей тарелке. Но насчёт ненависти к бытию не уверен. Расскажи, а? Мне кажется, ты знаешь что-то, чего мне не хватает.

Он не стал уточнять, для чего именно не хватает. Сейчас, разделяя еду с человеком, говорящим страшные вещи, он действительно не мог заставить себя ощутить вражду. То же было с Артом.

Ответа, впрочем, не последовало. Шаман к чему-то прислушивался.

 

В дверях заговорили, послышался шорох пакетов. Шаман моргнул и отложил бутерброд, снова доставая свой нехитрый инструмент.

В комнату вошёл новый человек — невысокий серьёзный парень в байковой клетчатой рубахе и круглых очках. Шаман сосредоточенно, с закрытыми глазами музицировал, имея самый невозмутимый вид.

Парня это, впрочем, не убедило. Он пощёлкал пальцами перед носом Шамана:

— Когда деньги вернёшь?

Тот издал ещё несколько низких трелей, затем лениво приоткрыл один глаз. Удивлённо поднял брови:

— Не поверишь, друг, забыл... Такая память дурная стала. Разве что-то одалживал у тебя?

— Шмалить надо меньше, память и вылечится.

— Не тронь Шамана. Он мне нужен, — вмешался подошедший Арт. Новый парень повернулся к нему, чтобы тихо, но доходчиво объяснить, что он в своём доме будет трогать любого, кого захочет, особенно когда не хватает денег на видеокарту. Воспользовавшись этим, Шаман улизнул из комнаты, успев зацепить пару бутербродов. Только и мелькнул глазастый плащ.

Оставалось лишь одурело смотреть вслед адепту антимира. Живому, осязаемому, ускользнувшему... А потом провалиться в сон, не снимая ни куртки, ни обуви.

 

Проснулся Илья спустя часа четыре. Одна рука затекла, вторая замёрзла от стылого линолеума. Показалось — комната пуста, показалось — он так и заночевал в заброшенном доме посёлка, а минувшая ночь — воспалённый сон, осколочный взрыв подозрений и страхов.

Илья поднял голову, моргая на рассеревшийся квадрат окна. Нет, всё продолжалось.

 

За компьютером теперь сидел вчерашний парень в очках, сосредоточенный на некоей сложной программе. На экране изображалось что-то вроде пластилиновой сферы, из которой парень пытался вылепить фигурку. Одежда теперь ворохом лежала на полу, сверху угнездилось несколько пакетов чипсов. Не желая беспокоить, Илья тихонько поднялся... И охнул. Ступни здорово опухли, шаг отдавался нудной болью. Вдобавок, побаливала скула.

Парень обернулся на его вскрик.

— Доброе утро, — сказал он. Выговор у него надламывался на «р», слегка дрожа.

— Доброе, — отозвался Илья. В новый день он входил с таким багажом новых сведений, что грех жаловаться. Ещё и накормили. — Что это ты делаешь?

— Модельку.

Илья сделал пару очень неприятных шагов, чтобы подойти поближе к экрану. Чем-то его притягивало это зрелище. Что-то в нём было до звонкости важное.

— Урод какой-то получается. Не посмотришь, чего не хватает? — спросил парень, теребя дужку очков.

Человечек на экране больше всего походил на мутно-жёлтую морскую звезду. Не хватало ему настолько многого, что трудно было указать на что-то одно, не зная замысла автора.

— Ступней, — назвал Илья первое, что пришло в голову.

— Точно! Всю ночь, понимаешь, кручу этих чубзиков — взгляд уже замылился.

 

Фигурка увеличилась. Теперь можно было разглядеть, что на гладкой поверхности отмечены соединённые линиями точки, как будто всего человечка опутывала угловатая сеть. Парень клацнул мышью на шарообразной голове персонажа — одна из точек послушно двинулась вверх и вбок, а за ней неторопливо потянулась и сетка, и сама искусственная плоть.

— Как это получается? — удивился Илья. — Ты переместил одну точку, а двигается целый кусок.

— Полигональная модель. Тут всё состоит из таких как бы плоских кусочков. Сначала у меня есть просто сфера.

— Так.

— Я тащу кусочек за угол, и он весь меняет положение в пространстве, от этого вид фигурки меняется. Угол называется опорной точкой.

— Ага, — сказал Илья. — Ага... А можно перетащить опорную точку так, чтобы фигурка наизнанку вывернулась?

Парень метнул удивлённый взгляд, но снова передвинул мышь. Выбранная точка ушла по ту сторону плоскостей — от этого в тельце человечка возникла угловатая дыра. В дыре не было видно никакой изнанки. Вместо этого там было... Ничего. Ничто. Просто серый фон.

— Спасибо, я понял. Удачной работы, — сказал Илья, отодвигаясь от экрана.

 

Это выглядело попроще, чем бесчисленные точки, о которых говорила Полина. Напоминало о пластмассовом шаре...

Держась за стенку, он проковылял до двери, пытаясь сообразить, чем можно помочь больным ногам. Прохладной водой? Где там у них ванная?

 

Санузел оказался оккупировал леммингом. Существо отсыпалось в ванне и выглядело несколько лучше вчерашнего. Что уж повлияло — дружеское вмешательство или шоковые впечатления от избытка каннабиноидов — не угадать, но сейчас удавалось получше рассмотреть человеческую составляющую. Впрочем, она также вызывала вопросы. Серьёзные вопросы.

Худо-бедно ополоснув ноги в первом попавшемся тазике, Илья отправился искать кого-нибудь из вчерашних знакомых в надежде на ответы и завтрак. От света и возни лемминг не проснулся — знай себе, похрюкивал мохнатым носом, приоткрыв резцы.

 

На кухне нашёлся Арт. Он восседал на подоконнике под открытой форточкой, поджав одну ногу, и глядел в окно, пуская ртом комочки сигаретного дыма. По полу тесной кухни валялись обрезки газетной бумаги. Клеёнки стола почти не было видно: всё занимали плакатных размеров листы, заваленные ещё большим ассортиментом вырезок.

Илья окликнул его:

— Арт, с тем лем... С тем парнем, который в ванной, всё в порядке? Он что, расшибся? Захожу, а у него голова в зелёнке.

Не оборачиваясь, тот издал смешок:

— Конечно, в зелёнке. Он у нас панка корчит. Красит волосы так.

— Вот как...

— Вообще он комиксист. Рисует всякий треш, миксует смыслы — реплики из социальной рекламы раздаёт персонажам Босха, например. Такой же адепт дурного вкуса, как я, хе... Отвязный парень совершенно. Прошлый месяц питался исключительно на помойках.

— Ему не хватает на еду? Но ведь его всегда могли бы накормить здесь, разве нет?

— Не в том дело. Нравится ему так. Стиль жизни. Максимальная свобода. Он этим своё творчество питает, к чему мешать?

— Вовсе ему не нравится, — буркнул Илья, заранее предвкушая бесплодный спор.

— Собственно, с чего ты взял?

— С того же, с чего вчера позвал Настю выручать его. У него... Он такой стиль выбрал, чтобы себя унизить, разрушить. Ну как объяснить? Жизнь его не прёт, вот.

Арт отвернулся, наконец, от окна и смял сигарету о подоконник:

— Это ты верно говоришь. Чувака вчера особенно нехорошо торкнуло. Хорошо хоть, ты заметил. Он потом рассказал, что зрение отшибло, думал уже, что подыхает. Мы его выводили — он «помогите» мычал, а как немного раздуплился, то стал мямлить, мол, «оставьте меня, дайте раствориться в ничто». Ну, я втащил ему пару раз. Панку разве привыкать? По тем зубам много раз влетало.

— Я так и не понял, что помогло, но ему получше. Не бросайте его, ладно?

Арт пожал плечами. Илья огляделся в поисках какой-нибудь снеди, но обнаружил только открытый шкафчик с мусорным ведром, полным обёрток от печенья.

 

— Предрассветные часы — тоже источник вдохновения, — заговорил Арт, уставившись в стекло. — Неприглядная действительность, которую ночь от нас укрывает. Серые хрущёвки на серых улицах, унылые муравейники. Прямо сейчас мои граффити проявляются там, словно на фотоплёнке. Город за ночь неуловимо изменился, но обыватели не подозревают. Пока не подозревают. Они заметят позже.

Илья взглянул в окно. Дома напротив действительно казались задымленными и несчастными. Но неприглядными? Выйдет солнце, разгладит их, помятые спросонья. А будет дождь — умоет, потом укутает туманным полотенцем, махровым от новой листвы, и станет теплей.

— Днём они смотрятся куда лучше, — только и сказал он. — Что ты делаешь днём?

— Сплю, очевидно. Хотя не всегда. Бываю на выставках, иногда хожу на пары.

 

Ну конечно. Он просто не давал себе возможности видеть в том свете, в каком это удавалось Илье. Зато какая непоколебимая точка зрения! Как достойно — бросать её в массы, припечатывая символом, источник которого сам не знаешь! Его болотный приятель с варганом — тип ещё почище. Что там нёс этот Шаман про смерть? Всем здесь дозволено высказывать самые дикие взгляды, только Илья — чужак, только ему — притворяться, молчать, смотреть в рот... Радоваться короткому чувству ущербного единства с эксцентричными незнакомцами — сейчас он почти презирал себя за это.

Достало.

 

— Я знаю город лишь дневным. Может, поэтому вижу не муравейники, а гнёзда, в каждом из которых просвечивает своя душа. Мне не нужно делить улицу на стены, отыскивая самые голые. Даже самый угрюмый городской день — это поток людских надежд и усилий, за нечастым печальным исключением, всё остальное — только берега. На моих глазах этот поток выплывает из буден в воскресенье. Неважно, слякотная зима на дворе или лето, неважно, как выглядит наша среда обитания, главное — какой дух проносится сквозь неё. 

Я не согласен с тобой, Арт, — Илья наконец поднял взгляд на выпуклые глаза граффитчика, прожилистые от бессонной работы при вялой лампе. — Я считаю, что ты видишь лишь фрагменты, из-за чего твоя картина мира — всего лишь картина, и то скорее... Да, отпечаток с сырого холста. Он перевёрнут и нечёток. Поэтому никак не могу разделить твоего желания навязывать кому попало свою, как выразился, внутреннюю темноту и тем более символы, берущиеся неизвестно откуда. Я считаю, ты поступаешь бесчестно. Можешь обидеться и выгнать меня прямо сейчас, — закончил он, повесив голову.

Хоть бы не получить по зубам, как тот несчастный полупанк.

 

Но Арт только расхохотался:

— Считай себе, что душе угодно. Я могу — я делаю. Не нравится? Баллон в руки, и пошёл валить свою тему. Или что другое придумай. Гнать тебя никто не будет, пока в драку не лезешь, ибо Настюха прётся ото всяких фриков. Главное, чел — это чтобы личная тема была. У тебя сильная позиция, поэтому сегодня ты здесь, а какая именно — это никого, поверь, не волнует. Да, и кстати...

Он протиснулся к столу, смахнул к стене ворох бумажек. Под ними оказался неоконченный коллаж: глянцевые фигурки с обложек журналов задыхались в тесноте газетных букв. Слова и фразы, которые Илья успел заметить, в прессе никак употребляться не могли.

Здорово же пришлось изрубить цельные тексты, чтобы породить такого буквенного голема.

— Вот, готовлю на общую выставку. Вся местная альтернатива там будет, весь андерграунд, так что приходи посмотреть. Сейчас, у меня где-то записан адрес... Да кто там стучит, Настюха, что ли, ключи посеяла?

 

Тогда Илья тоже понял, что в дверь настойчиво скребутся. Арт, ворча, потащился в коридор, приоткрыл дверь на пол-цепочки:

— Кто?

— Я от Шамана, — шелковисто произнесли за дверью.

— Чё за нафиг? — удивился Арт, но гостя впустил. Тот сразу же двинулся на кухню.

 

Вошедший, чуть ниже Арта ростом, щеголял в новеньком шерстяном пальто с высоким воротом, прикрывающим тонкую шею, внизу же полы доходили до шнуровки сапог. Эта обувь резко напомнила Илье о берцах хищника, хоть и была не в пример изящнее. Парень или девушка? Кажется, парень, но длинные русые волосы, завязанные хвостом, могли принадлежать кому угодно. Фетровая шляпа мешала разглядеть лицо, только длинный нос виднелся. Одной рукой гость придерживал дорожную сумку, перекинутую через плечо. Болоневый бок сумки украшало несколько значков. Они так и норовили зацепиться за мойку.

Остановившись напротив Ильи, этот чудак приложил руку к груди и слегка поклонился.

— Позвольте представиться. Я — Нюх Бездны, Его Нижайшее Лисичество Ересиарх.

Арт сдавленно захихикал в коридоре.

— Можно просто Енле, — невозмутимо добавил гость.

 

Илья не засмеялся. От слов пахнуло сказкой — страшной, запутанной фентезийной сказкой... Этот Енле не шутил и не играл — он действительно жил в собственном мифе. Словами он впечатывал свою личную правду во всех вокруг, как будто новый чужеродный запах вливался в прокуренный воздух. Просочившийся из иного мира, этот неосязаемый аромат пропитывал помещение незнакомыми смыслами. Вокруг уже не тесная кухня была, а зал переговоров, в любую минуту способный мутировать в поле боя. 

Илья позволил сказке окутать себя и безоглядно в неё шагнул. С ответным поклоном он назвался:

— Я — человек Звона.

Арт оборвал хихиканье, пробормотал «Пойду курить» и скрылся.

 

— Это красиво, а я люблю всё красивое, — промурлыкал Енле, сдвигая шляпу на затылок. Тогда Илья увидел его глаза. Один — зеленоватый с желтизной, обыкновенный, узкий, но другой... Другой оказался красным, нет — ярко-багряным, как будто нереальность сгустилась в нём вместо радужки. Довольный произведенным эффектом, Енле растянул рот мелкозубой усмешкой и потянул ноздрями.

— Почему, собственно, ты так уверенно зовёшь себя человеком? — спросил он.

 

Чего угодно ожидал Илья, но не такого вопроса. Кем ещё он мог бы оказаться? Леммингом, что ли?

Однако в мире Енле вопрос имел очевидный смысл. Об этом говорили не слова — детали. Уверенность, с которой вопрос был задан. Тягучесть времени, застывшая поза, противоестественно широкая улыбка. Чуткий вдох. Лисичество не ждал ответа — он уже определил для себя по запаху, каким ответ должен быть.

 

Илье, познавшему этот вывихнутый мир только на шаг, не удавалось уловить, чего от него ждут. Свой собственный вопрос был для него значительно важнее, вопрос, которому наконец-то нашлись и слова, и адресат.

— Почему вы зовёте себя хищниками?

— Потому что мы другой породы, — ответил Енле. — И мы, и ты.

 

Не только смятение охватило Илью, не только пульсация встревоженного сердца ударила в голову. Всё его восприятие окутал туман, едва заметный, но проникающий под кожу. Как привкус. Как запах. Неприятный, чуждый... Но подобный мурлыканью Енле — сладковатый.

— Тебе ведь тоже всегда было неуютно в этом мире, правда? — говорил разноглазый. — Ты искал выхода... Искал то, что укажет правильный путь...

— Допустим, — признался Илья, вспомнив, как и почему он нашёл свою икону. — Но как...

—Ты пахнешь раскрытым зрением. Помимо обычной людской крови в тебе течёт понимание сути вещей. Твоя душа — не человеческая душа. Как бы ты себя ни называл, такие, как ты — люди Бездны, детища её. У нас есть священное право действовать. Людские духовные законы — не наши законы. Но горе тому отпрыску Бездны, кто зароется в грязную землю, отказавшись от своего права! Такой будет хуже червя.

Нечто болезненно нелогичное крылось в этом утверждении, но за страстными, высокими словами разглядеть осечку не удавалось. С каждым словом Енле придвигался ближе, не отводя немигающего ало-кислотного взгляда. Казалось, воздух сгущается, начиная оседать хлопьями.

—Ты нужен нам, Звонкий. Ты наш брат, наш друг.

 

Друг.

Илья всем сердцем ощутил, что это правда. Как будто они тысячу лет были знакомы, единые в своих стремлениях, влюблённые в одно и то же. Просто он забыл, а сейчас вспомнил.

Имя этому было...

 

— Наш изначальный дом — Бездна, — вдохновенно шептал Енле. — Растленный мир с его иллюзорным слабым добром, провозглашаемым жадными иерархами и притеснителями — не более чем загон для скота. Земля должна встретиться с истинным благом — бездной, ничем. Человеческие понятия о добре приводят к стазису. Рост и развитие всегда подразумевают искажение, поэтому искажение священно. Любое развитие завершается в пасти смерти, поэтому священна смерть, именно в ней мы возвышаемся до предела. Людская чернь, конечно, обречена, им возвышение не светит, но мы — на высоте пищевой цепочки, потому что мы — запомни это — не люди. Звонкий, я предлагаю тебе дом, Дом с большой буквы! Ты знаешь, о чём я говорю. Все мы, у кого раскрытые глаза — знаем.

 

Дом — не простое слово.

Любого спроси, он ответит, что настоящий родной дом — всегда безопасное место, где тепло в стужу, сухо в ливень. У Ильи же всегда было своё определение.

Да, угол за шкафом в бабушкиной квартире имитировал дом, но не всегда им был. Крышей короткое время служил приют, и там действительно было не слишком холодно — но опять же, не то. Вот до приюта было прекрасно, однако то гнездо давно покинула душа, оно погибло. Так что же из этого — дом? А ничего.

Потому что где-то поверх видимой истории его жизни, вне воспоминаний — покой, с каким глядят из иконы ангелы. Беспечальный сад, вечное объятье.

 

— Да, я знаю, что такое Дом. Здесь ты прав. Но как можно называть его Бездной? Он, он...

Илья попытался нащупать в памяти этот отсвет, чтобы найти для него слова, но тот ускользал на дно, а поверх него ложился щелочной туман. Смутные образы проступали в тумане: неестественные цвета, росчерки линий, два разноцветных глаза, слитых в одно. Неожиданно Илья понял, что зрелище приятно и понятно ему. Образы будто встали на приготовленные для них места, хоть и вызвали боль, словно кожу натёрли хлором.

—Соглашайся. Будь с нами.

—Почему ты похож на пену от стирального порошка? — только и ответил Илья. — Ты едкий. Не знаю, что ты зовёшь домом, но мой Дом совсем не такой.

— Неважно, как именно ты помнишь Дом. Главное — ты его заблудшее дитя. Прими его. Вернись к той силе, что породила тебя, — твердил Енле, не моргая. Ноздри его раздувались.

 

Долг. Место в иерархии. Особенность. Это всё ощущалось таким правильным. Всё, что принёс с собой брат-лисица — подлинно, нужно, желанно.

Только вот как это стыкуется с тем, во что Илья до сих пор верил? И со спасением леммингов...

 

— Я не уверен, но ты, по-моему, ошибаешься на мой счёт. Чисто логически не получается.

Илья возразил — и сам себе не поверил. Чувство правильности — и есть доказательство, разве нет? Что может понимать рассудок в делах души, сердца? Илья стиснул зубы от напряжения. От Енле исходила такая понятная, близкая, такая родная атмосфера... И всё-таки концы с концами, прошлый опыт с нынешним явно не сходились.

Так, стиснув зубы, он стоял напротив противника и новообретённого брата, не отвечая больше ничего.

 

— Противишься, значит... Ну-ну.

Изящным жестом Енле обнажил правое запястье, поднеся к лицу маленькие, почти дамские часы.

— Шесть часов девятнадцать минут. Мне почти пора. 

Он нахлобучил шляпу на лоб и развернулся, собираясь уходить.

— Да, и вот что, — бросил он через плечо. — Шаман просил передать. Ты хотел увидеть его силу? Так вот же она. То, что мы все здесь сегодня встретились. Каково!

 

Издав мелкий смешок, он шагнул за бусинную занавесь, чтобы исчезнуть. Но тут произошла секундная заминка: посудная раковина в очередной раз поймала его сумку. Зашипев, Енле дёрнул поклажу и скрылся, хлопнув дверью.

Илья кинулся за ним. Что-то очень твёрдое хрустнуло под кроссовкой. Значок! Илья подхватил его, лежащий кверху расстёгнутой булавкой, развернул лицевой стороной.

Металлический кружок оказался красным до краёв, с чёрной точкой-зрачком. Вокруг этого бездонного центра кружились три меньшие чёрные кометы. Почти капут-мортуум.

Сначала Илья почти не удивился. Он поцарапал одну из комет ногтем, ожидая, что она тоже наведена маркером, как рисунки глаз на плаще Шамана.

Поверхность оказалась по-типографски монолитной.

Эта маленькая деталь настолько его поразила, что он быстро сунул значок с глаз долой в карман джинсов и несколько минут просто стоял, оттирая ладонь о штанину. Когда волна растерянности и страха отступила, он сообразил, что догонять уже точно некого.

 

Оставаться здесь тоже совершенно не хотелось. Решив хотя бы попрощаться, Илья заглянул в проём комнаты.

— Арт?

Граффитчик, закинув руки за голову, спал на том же матрасе, который до того занимал сам Илья. Подогнутое колено освещал пробившийся через штору ранний луч. Увы! В сон Арта лучу было не пробиться.

Парня в очках не было видно вовсе — может, вышел на балкон глотнуть воздуха.

— Ну, я пошёл, — сказал Илья в никуда.