Гугуцэ идет на войну

— Да, начхать мне на район, — смело заявил примар в потрескивающую трубку таксофона. — И на..ать.

Буквы «с» и «р» предусмотрительный Антип дипломатично проглотил, гневно глянув на Гугуцэ, громко транслирующего его слова в полном объеме. На другом конце провода ошеломлено молчали, а селяне, обступившие маленькую жаркую будочку, одобрительно зашумели:

— Ай-ле, Антип! Ай-ле!

Дело было серьезным. Поводом для высоких переговоров служил мятый листик, доставленный почтальоном. Того в селе особо не любили, справедливо подозревая, что все газеты и журналы, которые тот приносил, тощий дрыщ поначалу прочитывал сам. Оставляя на пахнущей типографской краской бумаге жирные пятна. Что это за новая газета, если ее уже читали? — рассуждали подписчики. Но почтальона пока не били, потому что он носил еще и пенсию. А пенсию любили все.

— Скажи им, Антип! Скажи еще! — заявил Дорел Мутяну. Подзадоривая примара, он изменил голос, полностью перейдя на петушиный фальцет. Мало ли, думал осмотрительный торговец, налог налогом, а ларек один. Да еще — единственный. Остальные несогласные тоже поддержали его, каждый на свой лад.

— И на кризис их, плевать мы хотели! — подул в сивые усы дядя Ион. Он еще больше поумнел после выхода из районной больницы, где залечивал раны от танковой башни, упавшей на него по весне. — Не будем платить и все тут!

— Ай-ле, Ион, все правильно сказал! — заявила толпа. — Платить не будем и все тут!

— Не будем. — растеряно объявил примар в трубку, в которой плавали короткие гудки. На этом печальные обстоятельства, нависшие над селом, временно утихли и налог на гусей все платить не стали. 

Да и начал бы каждый уважающий себя человек платить по пять лей с лапы? Нет, конечно!.. И дело даже не в этой ничтожной сумме, дело в принципе. А принцип, как говорится, есть принцип. Хоть он и влечет за собой неприятности, вроде тех, что были после вступления всего села в партию «Свободная любовь». Партия, первичную ячейку которой, по недомыслию, возглавил сам примар, на поверку оказалась объединением геев и лесбиянок, а последующий после ее учредительного съезда скандал — был грандиозным. Таким грандиозным, что при любом упоминании слова «свобода» или «любовь» Антип мрачнел и пришелепывал, брызжа слюной.

— Фон отфюда! — задыхаясь, говорил он гонцам из политического объединения «Свободный крестьянин» недоуменно топтавшихся у его порога в черных визитных костюмах и лакированных туфлях. — Убирайтеф! 

Свободные крестьяне крутили чистым наманикюренным пальцем у виска, а за примаром прочно укрепилась слава опасного человека. 

За давностью срока эти страсти почти остыли, изредка проявляясь в кривых ухмылках селян. А сейчас сверкающие летним солнцем небеса исторгли представительную делегацию, возглавляемую хмурым начальником — Тудором Гимпу. Появившись следующим утром в сопровождении разных солидных людей, районный глава был очень недоволен.

— Мы тебя Антип, засудим. — заявил тот на сходе, поправив темный пиджак пуговицы которого в следующее мгновение грозили оторваться и исчезнуть в рыжей пыли.

— Э-кхе! — заявили селяне и заплевали семечками. Разговор обещался быть интересным, да и жара все равно стаяла такая, что в огороды никто не шел, предпочитая в теньке у памятника партизанам, слушать, что скажет начальник.

— А за безналогового гуся, штраф выпишем каждому. По пятьсот лей. Так в законе указано! — торжественно продолжил Гимпу. И действительно, в мятой бумажке на этот счет содержались туманные рассуждения: «...в случае отсутствия присутствия налогодоказательной базы, объявленного к налогообложению объекта (гуся), на субъекта (или его налогового агента) может быть наложен штраф в размере, не превышающем тысячу лей, но не менее пятисот лей, в случае присутствия в неуплате налога умысла субъекта (или его налогового агента)».

По поводу этих слов еще вчера спорили до хрипоты, сойдясь в одном, что если штраф и будет наложен, то только на деда Матея, ибо он был на селе единственным оставшимся агентом. Сам дед все отрицал, но был глух как селезень и большинство обращений к нему не слышал. А вместо этого посчитал, что штрафовать его может и не будут, так как сам он гусей не имел, а был всего лишь пособником. Ну, так пособником по нынешним временам быть было не зазорно. Вон дед Гугуцэ — Александр, всю жизнь прожил и ему еще за это заводную ногу дали.

Сейчас же перед удивленными селянами все поворачивалось с другой стороны. И согласно малопонятным бумажным рассуждениям вместо деда Матея платить штраф должны были все.

— Э-кхе! — заявили эти все и перестали плевать шелухой. Особенно беспокоилась баба Родика, которая гусей тоже не держала, но держала корову и поросят.

— А как же это, получается? — спросила она у Тудора Гимпу, потрясая свежим номером «Ридерс Дайджест», в котором, по ее мнению, содержались ответы на все вопросы. — Вот в Дании, таких налогов нету.

При упоминании о сказочной Дании, где коровы давали по десять литров молока из каждой сиськи, да и вообще жилось неплохо, сход зашумел. Не платит селянин в Дании налог на гусей! А гусей там много, факт!

— Вот так бабушка, кризис везде теперь, — перекрикивая людей, пояснило начальство. — Каждый гражданин посильно... кх... а государство тебе пенсию. И газ еще у москалей покупать надо. Не нашего это ума дело. Тут повыше думают, — заключил Гимпу и ткнул пальцем в исходящее пеплом небо. — Заботятся! К селу лицом поворачиваются.

Забота государства оказалась самым неоспоримым аргументом, от которого самые ярые карбонарии и якобинцы притихли. Даже баба Родика обычно находившая что возразить, даже она промолчала. И уже через неделю веселый почтальон Антоний отправлял заполненные квитанции в район.

— Смотри сколько, — гордо заявил он водителю пропыленной почтовой машины, подсчитывающему листики по описи. — Все село! Гусей- то, сколько у нас!

— Э-кхе, — ответил собеседник, взваливая тяжелую сумку на плечо, и съязвил, — В Александру-чел-Бун все одно больше!

На эту язву почтальон Антоний не ответил, потому что был занят Аурикой, сестрой Гугуцэ, неожиданно зашедшей на почту за марками. Та строила ему глазки, прохаживаясь по тесному помещению. Бедра, обтянутые серой выходной юбкой, при этом зазывно покачивались.

— Эта — кубинская, — предлагал почтальон, намеренно не глядя на рекламные бедра. — Полтора лея-с.

— Ой, какая симпатичная старушка, — кокетничала Аурика.

— Да-с, — мямлил собеседник, — Фидель Кастро-с.

— А тут голый человечек, гляньте, господин почтальон, человечек же?

— Да—с, — краснел Антоний, — это с вашего позволения, неодерталец. — подумав, он по привычке добавил, — с...

— Какой маленький, да, господин почтальон? — улыбалась гостья.

— Небольшой-с, — подтвердил неизвестно что почтальон Антоний, и потупился, совершенно упустив из виду пыльного коллегу, кинувшего на пороге перевязанный шпагатом пак свежих газет и отбывшего за горизонты. 

На том, бедствия первого оборота власти к селу закончились и начались новые.

К сентябрю месяцу из района поступила свежая бумага, трагическое содержание которой быстроногий Гугуцэ тут же разнес по селу. «В целях модернизации сельского хозяйства и улучшения качества жизни» — нагло заявляла подлая бумага, — «Во избежание двойного налогообложения» — заверяла она, «И прочая, и прочая» — читалось между строк, начиная с герба. Как оказалось, кризис к сентябрю победить не удалось, а вместо этого удалось повысить какой-то налог, о котором никто ничего не слышал, и никто никогда не платил. С некоторого мизера до семидесяти пяти процентов. Временно, врал документ, до особых обстоятельств.

— Слушайте меня! Слушайте! — надрывался Антип, успокаивая напиравшую толпу, — Может тут еще не так все!

— Э-кхе! — заявили все и притиснули бледнеющего примара к таксофонной будочке.

—Э-кхе, — засвидетельствовал Дорел Мутяну прочитавший документ, вырванный из дрожащих пальцев Антипа. Сказав это, честный торговец упал в пыль и затих, что несколько остудило накаленную обстановку. Обступившие его люди приуныли, рассматривая испачканный пылью малиновый пиджак. Дорел лежал без движения, закатив глаза.

— Люди! Как хотите — отделяться надо! — торжественно объявил дядька Ион, скорбно оглядывая первую жертву пожирающего все и вся кризиса. — Куда-нибудь отделяться!

Предложение мудрого дядьки возымело незамедлительный эффект, потому что злобная бумажка имела еще и приложение. В котором, каждому жителю села, так, промежду прочим, предлагалось добровольно сообщить о средствах малой механизации, имеющихся у каждого. Средства эти имелись у Горана Бротяну, двоюродного дяди Гугуцэ, у самого Иона Густяну, да и баба Родика тоже имела дрель, купленную по случаю у бродячих торговцев. Вопрос этот, в целом, невинный, будил черные подозрения.

— В Данию отделяться! — твердо объявила она и осенила ахающую от грандиозности перемен толпу, глянцевым журналом. — В Евросоюз.

— Подоходный там знаешь какой? — возразил примар, наслушавшийся рассказов своего брата Геу, бывшего в прошлом году в Португалии на заработках.

— Какой? — сварливо спросила бабка, в тайне надеясь, что собеседник не знает. Но тот, как не странно знал и более того совершенно точно определил сумму.

— Многие тысячи, баба Родика! Многие тысячи!

— Ай-ле, Антип! Ай-ле! — зашумели селяне и заплевали шелухой. Вопрос выходил непростым, и принимать решение с панталыку не желал никто. Не то могло выйти, как с дедом Гугуцэ, на похоронах которого гуляло все село, поминая тихого старика добрым словом. Тогда даже тетка Йолана при жизни спорившая с дедом Александром за межу, выкатила по такому случаю восхитительного вина, секрета изготовления которого, по-настоящему не знал никто. Хороший был человек дед! И это потом оказалось, что агент и пособник. Тут надо было подумать, не то жди неприятностей. 

— Может в Америку? — неуверенно предложил Димитру у которого там были какие-то родственники. В Америку было бы хорошо, подумали многие, с другой стороны какой там подоходный? Может еще больше, чем в Дании? Да и лететь туда, как сообщил начитанный почтальон Антоний, десять часов. А откуда лететь? Ближайший аэродром располагался в Александру-чел-Бун. И командовал им зловредный Штефан Кирица, пускавший в самолет по своему усмотрению. И по этому случаю особо нелюбимый многими.

— С красным в самолет нельзя! — твердо объявлял начальник, ссылаясь на туманные воздушные правила. А куда его девать, если у каждого еще с пятого сезона запас? Особо упорные пытались возить на рейсовом автобусе, регулярно проходившем по трассе в тринадцати километрах от села. Но до нее не вытерпливал никто, выпивая вино с полдороги. И гусей возить было тоже наказуемо, если только не договоришься с пилотом, вихрастым и веселым Моку. Тот брал любые грузы, скалясь при разбеге самолета на провожающее «кукурузник» начальство. Ветер трепал короткие брючки Кирицы, из приоткрытых форточек летели гусиные перья, а веселый Моку еще и махал тому на прощанье. Но так что бы долететь до Америки, об этом не могло быть и речи. 

— Э-кхе. — задумались все. А Гугуцэ, ради собственного развлечения взобравшийся на косую и ржавую будку таксофона, подпер щеку рукой. Интересно было, куда решат отделяться шумевшие под ним люди. По его мнению, отделиться нужно было туда, где есть значки и каждому дают в личное пользование зеленый «уазик». Но из скромности своего мнения он не выразил, предпочитая слушать, что скажут другие. А те спорили под ним.

— Десять часов можно и потерпеть, — утверждал Димитру, которому очень хотелось повидать родственников.

— Ну, а если не стерпишь? — упорствовала баба Родика, все еще твердо стоящая на мнении про Данию. Мало ли, размышляла она, с пенсионеров все одно подоходный не берут этот.

— Ведро можно с собой, — неуверенно предположил оппонент.

— Э-кхе, ведро! — сомневались окружающие. Это сколько ведер надо на триста человек? Да на десять часов?

— А, по очереди! По очереди! — защищался Димитру.

Конец спорам положил замогильный голос восставшего Дорела Мутяну. Совсем позабытый за спорами, скромный торговец привстал из пыли и, отряхивая испачканный рукав пиджака, сказал:

— Отделяться надо не куда, а от чего!

— Э-кхе? — поинтересовались любопытные селяне и временно прекратили лузгать семечки.

— Отделяться от чего! — важно повторил воскресший, и уточнил, — От земли! Отделяться надо от земли! Потому что на земле справедливости нету, и взять ее неоткуда. Отделиться и объявить войну!

— Ай-ле, Дорел! Ай-ле! Войну, да! — восхищенно ахнула толпа. Такая простая мысль, по мнению всех, могла прийти только в светлую голову. Это же надо! Столько споров и нелепиц! А всего-то надо было подумать и решить. Взять и отделится от всех и навсегда. И счастье наступит такое. Такое большое наступит счастье, что не унести его будет. Глаза присутствующих до этого момента растерянные и пустые осветились новым чувством. Отделяться! Непременно отделяться и лучше до вечера, не то до вечера могли принести другую бумагу. А уж что в ней могло быть, не знал никто.

И если отделяться, то войну непременно, не то завистливые неотделенные могли скопом навалиться в село, испортив полное счастье. С этим вопросом вышло небольшое недоразумение, в будущую свободную армию записываться никто не хотел. Дядька Ион дул в усы, доказывая, что еще не совсем отошел от танковых ранений, а Горан Бротяну особого доверия не вызывал, так, как только что вышел из участка, где сидел на сутках за вандализм. У остальных были огороды.

— Кого писать? Писать кого? — допытывался Антип, колеблясь ручкой над чистым листом бумаги.

— Э-кхе. — отвечали все и отводили глаза, кивая друг на друга.

В конце концов, после двух потасовок и взаимных обвинений порешили: временно назначить охранять сельские границы и вести военные действия пастуха Добу, а в случае, если он пьян — то Гугуцэ. А так как пастух был пьян постоянно, то значок «Отличник» первой степени, привезенный из армии Димитру и желтый свисток участкового, достались запасному стражу рубежей. Этому обстоятельству сам Гугуцэ был несказанно рад. Он свистел в свисток, провожая солнце, спешившее по делам за горизонты, и ходил по дороге, весело ковыряя пыль палкой. И при этом зорко следил, не подкрадываются ли обделенные счастьем соседи. Тех пока не наблюдалось.

Вечер тонул в свете единственного фонаря, горевшего у памятника партизанам. А первый на Земле дуче отделенного от всех села примар Антип Кучару был искушаем, прибывшими с вечерней почтой, бесами. 

Бесы эти прыгающие между строк фантастической секретной бумаги обещали в ближайшем будущем существенное снижение скандального налога до мизерных семидесяти процентов. «В связи с непосильным налоговым бременем для отдельных категорий граждан», — милостиво сообщалось в документе. И именно над этими категориями и сидел потеющий примар, раз за разом, перечитывая мелкие строчки. Выходило, что со следующего года безногие владельцы велосипедов, имеющие на иждивении более двадцати детей матери одиночки и прочие льготники, могли практически ничего не платить.

«Стоило пороть горячку?» — размышлял осторожный Антип, его зубы ныли от беспокойства, — «Вот же пишут, не семьдесят пять теперь платить, а вовсе семьдесят. Опять же из района приедут, поругают. Они такие, за ними не заржавеет, а ты чешись теперь Антип. Война — это дело суетливое».

Припомнив остальные свои прегрешения, он приуныл. За такое могли и снять. Подумав еще немного, продажный сельский голова окончательно изменил мирно отдыхающим селянам, решив, договорится с главным врачом районной больницы, записав жену, возившуюся в данный момент с поросятами, безногой.

«А велосипед у Антония займу, не каждый день ему почту развозить. Только вот село назад присоединить надо и войну прекратить. Плохое это дело — война», — удовлетворенно заключил он и вышел из дому, вспугнув целующуюся в кустах парочку.

— Доброго вечера-с, — промямлил смутный мужской силуэт и, в панике, исчез в темноте. Женщина, бывшая с ним и бисерно хохотавшая над трусливым ухажером, оказалась Аурикой.

— Вечер добрый, примар. — она весело помахала рукой.

— Вечер, — подтвердил предатель и отбыл, озабоченный поисками Гугуцэ, который, крепко сжимая в руках палку, стерег покой уже не отделенного от земли села.