Изменщик

Началось все с того, что Василий решил изменить жене. Не так, чтоб специально он об этом думал и пришел к выводу, просто заметил за собой, что идет с работы и твердит: «Надо изменить жене! Надо изменить жене!..» А когда за ужином поймал на лету вслух: «Надо изменить...» — то понял: надо действительно изменить. 

Он не знал, зачем, но чуял, что да, надо. Осталось решить две проблемы: где и с кем? Покупную любовь не принимал категорически, не понимал, за что тут можно платить? Кино, ресторан, цветочки, то да се, куда ни шло, пусть и дороже выходит, но платить прямо — это не по-нашему. Любовь, пусть и плотская, сиюминутная — всегда досуг, не ремесло. Потому вопрос, где и с кем, был не прост. 

Тут супруга засобиралась дочку к бабушке на три дня повидаться перед школой, чего должно хватить, если подготовиться хорошенько. Первым делом Василий решил примерить презерватив. Совсем не легкое дело, когда в первый раз в жизни. Это теперешние юнцы с детского сада умеют их пользовать, а в его юности в его городе нравы царили строгие: с резинкой любовь была западло у девушек, он к ней не привыкал. Потом женился и вообще как-то не требовалось. 

Дождался, когда жена дочку в академию искусств повела, заперся в ванной, расчехлился, привел оружие в боевое состояние — оно, если честно, пока хорошо слушалось — и на удивление легко нацепил, с первого раза. Но не успел полюбоваться толком, как часовой его свесился вниз головой и ни на какие команды не реагировал. Василий стянул резинку, часовой стал оживать, наливаться силой, пошел вверх, вверх и замер в самом достойном состоянии, да так и стоял, пока Василий снова не натянул презерватив, после чего тот опять скуксился и голову уронил. Василий проделал процедуру раз десять и столь же печально. Пока часовой нагишом, то гордо реет, подобно буревестнику, а как оденет его Василий подобающе, так и головой сникает. Безнадежно сникает! 

Василий от усердия взмок, но пришлось прекратить эксперименты в опасности появления жены. Стал раздумывать, какой предлог найти, чтоб с резинкой на жене предварительно проверить. Намекнул пару раз, что любовь надо бы разнообразить чем-нибудь с запахом и усами, но жена, оказавшись достойной представительницей города его юности и самой этой юности, отрезала, что пробовала и не годится. Он не стал уточнять, когда и с кем, но при попытке настаивать, получил вопрос, зачем ему это? Если дурную болезнь где подцепил, то лечиться надо, а то она ему разом все отстрижет, чтоб без глупостей. 

Василий улучил момент и повторил опыт, однако с тем же исходом. Вывод был неутешителен: под влиянием телепередач незащищенного секса он боялся, а защищенный у него мог и вовсе не случиться. Что-то нужно было делать? Стал обозревать женский контингент на службе, но ничего утешительного. Разве только дамочка одна, у которой тоже муж и дочка, с ней частенько болтали в курилке про детей и дела семейные. Пока он раздумывал, время до отъезда жены неотвратимо утекало. Когда осталось всего два дня, Василий решился и предложил пойти покурить на площадку под лестницу наедине, где и взял сразу быка или кого там еще за что:

— Слушай, Дарья! Ты не хочешь мужу изменить?

— С кем?

— Ну, ни с кем конкретно, а вообще.

— Вообще нет, а если кандидатура подходящая, то всегда можно подумать.

— Нет, женщины невозможные существа! Просто так ответить не могут, обязательно им переходить на личности.

— Вот именно, обязательно личность, потому если нет ее, на фиг изменять?

— Пусть будет со мной. Тебя устраивает?

Дашка внимательно оглядела Василия, потом еще раз... и еще...

— Можно подумать.

— Блин! Некогда думать, жена послезавтра уезжает и всего на три дня. Надо успеть! 

— Так это ты мне предлагаешь?

— Предлагаю, но не совсем. Ты в презервативах разбираешься?

— В каких? Дамских?

— Каких еще дамских, в обыкновенных.

— Тебе помочь выбрать? Зависит от женщины, какая она, чего любит, постонать или так. Ну и вообще его под даму подбирают. Некоторые с ним не любят, им риску хочется.

— Вот, блин! Презерватив я уже выбрал.

— Тогда что тебе надо?

Василию пришлось рассказать про свои мучения и возникшие сомнения, как бы там при измене не опозориться, но на незащищенный секс он не пойдет: как он потом с женой будет, да и с дочкой обниматься любит. Нет не пойдет. И опозориться не хочет — женщина-то будет незнакомая. Тут его осенило, почему сразу незнакомая? 

— Слушай, Дарья! Ты заходи послезавтра вечером, и при тебе проведем решающий эксперимент. Если опять все также будет, то не судьба мне на измену идти, буду жить с единственной и неповторимой своей.

Дашка согласилась, потому про такое, говорит, даже никогда не слыхала и всегда думала, что если годится инструмент для дела, то одетый он или нагишом — не важно: «Очень хочется посмотреть на такое явление мужской природы». На том сговорились.

Не успел Василий в дом войти после проводов жены с дочерью, а тут звонок — Дашка:

— Ты где бродишь? Я уже устала кофе пить. 

Василий видел, как Дашка вышла из кафе напротив и пошла скромной и достойной походкой меж скамейками с бабульками. 

— Ни хрена вам не вычислить! Двадцать этажей и на каждом по шесть квартир — это одна сто двадцатая. Такого вам не поднять! — и Василий покрутил в окно торжествующие фиги в направлении бабуль. 

Дашка залетела в квартиру и, снимая туфли, стала торопить Василия:

— Давай, давай, быстрее, а то мне еще ужин готовить.

Но Василий сказал, что так не может, он не автомат, надо, чтоб прилично. Сели за стол, Василий выпил бокал коньяка, а Дашка шампанского с коньяком. Потом подождали десять минут, пока подействует. В ванную решили не ходить, а прямо здесь. Василий сначала хотел только брюки расстегнуть, но махнул рукой и совсем разделся. Дашка сидела в кресле и внимательно смотрела, куда надо. Василий скомандовал мысленно, часовой послушно набрал силу и поднялся во весь рост. Тут он достал подготовленный презерватив и ловко надел, сказалась тренировка, после случился тот самый конфуз: часовой постоял секунду, будто в раздумьи, и упал вниз головой. Дашка подняла на Василия восхищенные глаза.

— Вот это да! Никогда б не поверила, если б сама не видела. А еще?

Василий сдернул презерватив, часовой его пополз вверх и замер в полной своей красе. Он снова надел презерватив, и часовой вновь рухнул вниз. Так повторилось еще трижды, Дашка зачарованно смотрела, потом сказала:

— Тут нужна твердая женская рука.

Сперва проверила часового на прочность, потом аккуратно и быстро надела презерватив, он, помедлив чуть дольше, безнадежно свесился вниз головой. Василий махнул рукой: не видать ему измены — и стал одеваться. Но тут Дашка запротестовала, мол, не все возможности для эксперимента исчерпаны, и стала раздеваться сама. Василий отметил, что она ничего совсем, а часовой его просто салютовал в готовности. Дашка вильнула попой, и Василий прохрипел, что за себя не ручается. Дашка сказала, что и не надо, аккуратненько снарядила часового новым костюмом и опять вильнула попой своей так, что Василий чуть не задохнулся от восторга, однако часовой, почуяв на себе одежду, будто ослеп, и упал. Дашка попыталась пробудить его к жизни, но тот спрятал голову и ни за что не хотел выходить. Дашка махнула рукой:

— Да он вообще ничего не может!

Тут Василий обиделся, снял резинку, и часовой показал Дашке, что он может. Она взвыла и потребовала подтверждения мандата, часовой подтвердил. После Василий с Дашкой еще двое суток придумывали хитроумные способы обмануть часового, но так и не смогли, хотя были очень изобретательны. Потом вернулась жена Василия, он и ей продемонстрировал возможности часового по инерции да так, что жена решила теперь уезжать иногда, чтоб он по ней соскучился. Василий не обиделся, но как осторожный человек во время ее отъездов встречался только с Дашкой, однако скоро пришлось прекратить на время, потому обе разом обзавелись круглыми животами и почти в один день принесли дочек, да таких пригожих, что Василий нарадоваться на них не мог. Дашкиному мужу, как он всегда в презервативе, пришлось придумать повреждение, он успокоился, а потом и вовсе ошалел от дочки, какая умница да красавица, что захотел тот дырявый презерватив в рамку, но Дашка его давно выбросила. И стали они теперь совсем хорошо жить, дружили семьями и отдыхали вместе. 

Только Василий не мог не думать об особенностях своего организма, напрочь отторгающего очевидно полезное для всех людей изобретение. Не поленился в Сети покопаться, но не встретилось ничего похожего. Редкость, наверное, эдакая для всех «вещь в себе», которую только Василию удалось превратить в «вещь для себя». Поразмыслив он решительно отстранил биологическую аномалию и остановился на психологии. Именно в психике его, глубоко в подсознании коренится антипрезервативная установка, которая в свою очередь есть социальный артефакт, изобретение жизни народной в том самом городке, где росла и становилась его личность. 

Он немедленно отправился в город своей юности, чтобы встретиться со сверстниками и расспросить, но большинство разлетелось по стране необъятной, а те, что остались, спились до смерти или не совсем до смерти, но не презервативы были для них проблемой. Василий опечалился, что один, может, только и остался такой особенный, однако просто так он никогда не сдавался.

Твердо решил, что существо данного психического механизма должно быть открыто для всех, потому как социальная польза его несомненна, особенно теперь, когда... Да что там: когда в стране с детишками катастрофа, у них на две семьи не две дочки, а вдвое больше получилось, и можно другим прямо в лицо, не пряча глаз! А если б у этих других у многих так? За пять... да что там пять — за два года никаких проблем с детьми в родной стране, а материнский капитал употребить на действительно общественно важное. Хотел письмо написать в Москву, в Кремль, где так, мол, и так: «Поскольку в этот критический для нашей Родины момент обладаю уникальным даром и готов этим даром поделиться, предлагаю себя для научного обследования с целью распространения имеющегося дара на все мужское население нашей страны. Гарантирую удвоение населения за пять лет. Нет: даешь пятилетку в три года!» Василий представил себя на экране телевизора, на Первом, объясняющим технологию обнаружения в себе дара, и... остановился, с написанием письма остановился. Решил еще раз все проверить, для чего пойти логически, след в след. 

Что было сперва? Вначале было слово про необходимость изменить жене, потом слово это стало потребностью, которая неукоснительно постановила превратить слово в дело. Где тут дети? Нет и намека на них на этом этапе. Более того, следуя общераспространенному стремлению к безопасному сексу, Василий исключал саму возможность появления детей, но тут и возникло противоречие между его сознательным желанием и невозможностью исполнения, причиною чего были, в этом он не никак сомневался, обычаи и привычки русской провинциальной жизни, которые выработали жесткую установку, запрятанную в глубины его подсознания. Казалось бы, тупик, безвыходность, но «где немцу смерть, там русскому рождение!» Хотя и не сразу. Нет, не сразу. Дашка, она совсем не за детьми к Василию пришла и даже не за сексом. Нет, ее как нормальную русскую женщину увлекло любопытство. Обещали показать что-то вроде НЛО, вот и пошла, потому страсть русского человека ко всему новому, необычному общеизвестна. Дальше увлеклась экспериментами, захватило ее, понесло так, что про себя забыла, не то что про детей. Как и сам Василий — исследовательский азарт потому что. Василий так в него погрузился, что не заметил, как жена вместо Дашки снова, и ее с собой туда погрузил. Думал он тогда о детях? Нет! Про них никто не думал, Дашкин муж, тот наоборот из презерватива не вылезал. Никто не думал, а они родились и стали самыми любимыми и желанными. 

Но если никто про них не думал, а они, тем не менее, стали любимыми и желанными, что без них теперь и сама жизнь не мила, то кто-то другой про них думал и предполагал? Иначе никак. В этом месте Василию наконец открылся просвет: столкнулись они с хитростью разума, потому что появление любимых детей всегда разумно и для них, и для России в целом. Только это не его, Дашкин или жены разум, даже не президента или всего нашего государства, а разум вообще, мировой разум. 

У Василия дух захватило при виде отворившейся дали. Стало совершенно очевидно, что именно этот мировой разум, который всегда все знает, издалека увидел опасность государству и народу русскому и решил ее упредить, подталкивая граждан обоего полу к изменам, от которых детки родятся, может, из той же, что и у него, у Василия, установки, может еще из какой невиданной, ибо хитрость разума безгранична в своих возможностях. И тогда? Тогда все в порядке, не будет у нас демографического кризиса и вообще никакого не будет, потому что за нами мировой разум, Разум с большой буквы. Он внимательно присматривает, всегда меры нужные загодя принимает, и все плохое поначалу со временем становится совсем не страшным, но и полезным. Иначе как так: все знают, что управляют нами хуже и хуже, а живем мы лучше и лучше. Это все знают, кроме тех, кто совсем не в теме. Пусть евреи своим богом отмечены, а Россия — мировым разумом, потому глупые сами по себе поступки наши ведут на деле к хорошим, правильным последствиям. На этой мысли Василий совершенно успокоился и решил письмо в Кремль не писать: небось, там насчет мирового разума тоже не дураки. Ничего никуда не писать, а жить дальше в полной гармонии с собой и миром. Так и живет с детьми, женой и Дашкой, и об изменах не помышляет. Пока не помышляет...

P. S. К этиологии слова «часовой»

Давным-давно, сколько и не живут вовсе, воспитательница в детском саду, прежде как в койки нас в тихий час, командовала:

— Всем достать своих «часовых» и писить!

Тут непременно находилась девочка, которая

— Варя Николавна! Варя Николавна! А нам что доставать?

— Доставать-доставать? Что вам доставать? Вам просто сесть на горшок и писить! — при этом Варя Николавна делала рукой сверху вниз резким рубящим жестом и добавляла. — Эх!

И жест этот вместе с «Эх!» отделял «их» от «нас» и помещал «их» в отдалении и, очевидно, существенно ниже. 

«Как это может быть, — думалось мне, — чтоб из такой, по сути, чепухи людей дискредитировать? Это неспроста. Может, у нее тоже «часовой» есть, а ее по ошибке в паспорте тетинькой записали — ей и обидно? Или была дядинькой, в бою страшном потеряла и не привыкла еще — ей и жалко? А может?..» — Нет, этого я и тогда не мог подумать. 

Загадку не решил, не сумел, а слово осталось и пригодилось. «Знать не дано, где чье-то слово пригодится», — как там писалось у классика. Со словами оно по-всякому бывает. И так...