Безвестное отсутствие (ещё фрагменты)
Презентация. Ждан
В течение следующих десяти минут они наблюдали новую историю гадкого утенка. Превращение в лебедя шло стремительно — Шанцев едва успевал комментировать.
Завернутый в тряпье младенец на заиндевевших ступенях. Крупные планы — результаты ядерной томографии, трехмерные снимки сердца. Консилиум, операция. Следующий эпизод — малышу уже три года, он носится по лужайке перед корпусом какого-то лечебного учреждения, и картинка эта настолько яркая, что наворачиваются слезы: рыжая как костер голова на фоне синего неба, синие как небо большущие глаза — взгляд, полный шального удивления и любопытства.
— Его зовут Ждан, — говорил тем временем Шанцев. — За свое первое спасение мальчик обязан доктору неотложной помощи Жданову, который его нашел, — отсюда и такое имя. Фамилии и отчества нет, поскольку сведений о родителях отыскать не удалось. Сотрудница нашего предприятия увидела его случайно в больнице, ей сказали, что ребенок обречен: врожденный неоперабельный порок сердца плюс нарушение мозговых функций. Она привезла Ждана к нам. Ядерная методика внедрения сердечного имплантата, сегодня широко распространенная, пятнадцать лет назад была впервые использована для спасения этого пацана. Операция была успешной; как вы видите, он уже совсем взрослый.
Крикуну показалось, что монотонный, не меняющий интонаций голос рассказчика неожиданно потеплел. Теперь на экране они видели уже подростка — вот он делает "солнышко" на турнике, вот с брызгами обрушивается в бассейн, выныривает — мокрые рыжие пряди прилипли ко лбу; вот он в лаборатории, перед десятком экранов управляется с сенсорными манипуляторами.
— Следующий вызов всем нам был еще серьезней, — продолжал Шанцев. — После операции ребенок начал быстро развиваться физически, а вот отдельные участки его мозга, напротив, — деградировать. Особенно стремительно разрушались клетки гиппокампа, отвечающего за эмоции, память, пространственную ориентацию. Прогнозы были таковы, что через несколько месяцев перед нами было бы абсолютно... — он помедлил, подбирая слово, — абсолютно беспомощное существо. Не осознающее себя. Не владеющее языком. Не способное самостоятельно питаться и справлять естественные надобности. На этот вызов пришлось ответить нашей лаборатории нейроимплантации. Поскольку запустить процесс регенерации разрушающихся клеток оказалось невозможным, мы решили попытаться компенсировать их потерю искусственными протезами на базе кремниевых чипов. Успешные попытки решить эту задачу в то время уже были в практике нескольких научных центров — в Израиле, КНР — мы же двинулись дальше. Принципиальной проблемой для нашей лаборатории на тот момент было создание не просто нейропротеза, способного работать в симбиозе с мозгом и нервной системой, питаясь энергией организма и обогащая память и интеллект человека, а разработка цельной системы, если угодно — принципиально нового органа.
— Похоже, вы справились, — заметил кто-то из гостей.
— Не то слово, господа. Не то слово, — Шанцев обернулся и посмотрел на экран, теперь в его голосе Крикун уловил нотки гордости вперемежку с нежностью. На экране рыжий парнишка в белом кимоно демонстрировал элементы какого-то мудреного восточного единоборства. — Мы хотели всего лишь спасти ребенка, а в итоге получили, по сути, гения. Благодаря имплантату мозг Ждана не только полностью восстановился — он, как бы это попроще сказать, — значительно усовершенствовался. Настолько значительно, господа, что сегодня всей работой лаборатории нейроимплантации управляет, по сути, этот парень. Я являюсь лишь формальным руководителем — до его совершеннолетия.
Словно в подтверждение слов Шацева на экране возникла картинка из лаборатории: разновозрастные мужчины и женщины в белых халатах почтительно внимают рыжему взъерошенному подростку.
— Скажите, док, — это был журналист Дорохов, — ваша операция была единственной в своем роде или...
— Или, — улыбнулся Шанцев, — за эти пятнадцать лет мы здорово прибавили, особенно после того как в лаборатории появился Ждан. — Конечно, пока это еще чудовищно дорогое удовольствие — потому-то мы и хотим привлечь ваше внимание к нашим разработкам — но, тем не менее, Ждан сейчас не единственный в мире носитель интеллектуального имплантата.
— Кто же остальные? И где они? Неужели они тоже дети?
— Конечно нет. Взрослые люди, добровольцы, фанаты науки. Все они сотрудники разных лабораторий нашего Предприятия. Вообще, они почти обычные люди, просто обладающие способностью использовать возможности своего мозга не на пять-семь процентов, как большинство из нас, а, скажем, на 15-20. Знаете, господа, некоторые термины с течением жизни утрачивают первоначальный смысл, меняют эмоциональную окраску. Уверен, что со словом «гений» благодаря нашим разработкам именно это и произойдет уже совсем скоро...
— Друзья, друзья! — лысый конферансье появился как и сразу зачастил, предупреждая очередной вопрос. — Наши предложения по возможному участию в финансировании этого проекта каждому из вас мы вручим персонально! А сейчас есть предложение продолжить работу в более неформальной обстановке. Напомню, многие ценят наше Предприятие не только за инновации, но и за отменную коллекцию вин! К этому надо приобщиться!
******
— Я, собственно, не хотел отвлекать вас от обеда и общения, только на несколько минут — убедиться, что вы примете предложение посетить наше Предприятие. — Шанцева он нашел в зале для презентаций, тот в одиночку забавлялся с проектором: рыжий подросток на экране опять становился ребенком, потом младенцем, а потом снова начинал здороветь, крепнуть и расти.
— Ого! — искренне удивился Крикун. — И за что же мне такая честь?
— Поверьте, у нас действительно есть, что посмотреть. Кроме того — я успел рассмотреть ваш скепсис; очень хочется, чтобы вы своим профессиональным взглядом посмотрели на некоторых наших сотрудников.
— Это на тех, которые гении?
— Да, на них, — Шанцев выключил, наконец, проектор. — Мы сейчас стоим перед решением одной непростой задачи, и у нас есть мысль, что вам может быть важным подключиться к ее решению.
— Вот как? И в чем же суть задачи?
— Понимаете, мы можем сколько угодно долго совершенствовать наш интеллектуальный имплантат, но в принципе его создание — задача, нами уже решенная. Технологически операция тоже почти полностью может быть отдана под контроль автоматов. Мы рассчитываем на интерес инвесторов, но и тех средств, которыми мы сейчас располагаем, в принципе, хватило бы, чтобы внедрить импланты хоть всему персоналу Предприятия.
— Вы еще скажите — всем жителям города.
— Я могу сказать и так, при некоторых усилиях нашего отдела инвестиций это реально, но в этом нет абсолютно никакой нужды. Уборщику и официанту ни к чему интеллект профессора нейрофизики, они будет отвлекаться на решение научных задач, а их задача — разливать вино или мыть полы.
— Обслуживающему персоналу вообще не обязательно быть людьми. Сейчас...
— Робототехника не наш профиль, — махнул нетерпеливо рукой Шварцев, — да, много разработок, успешных моделей. Но, во-первых, в жизни полно мест, где угодить человеку еще долго сможет только человек. Живой официант не скоро станет экзотикой, поверьте. Да и все это слишком дорого; собирать сверхсложное устройство, чтобы оно потом вытирало пыль и при этом не запутывалось в занавесках здорово для выставок, а не для повседневной жизни. Куклы для секса, электронные собачки и кибернетические младенцы — детский сад в сравнении с реальными возможностями, связанными с развитием человеческого интеллекта. Робот никогда не заменит человека — не в нашей жизни, уж точно. Лучше человека может быть только человек.
— Усовершенствованный вами, ага?
— Именно. Гений. Но, говоря о доступности имплантатов, я имел в виду кое-что другое. Сам по себе интеллект, каким бы совершенным он ни был, не делает новую версию человека совершенней — поверьте, проверено практикой. Интеллект должен базироваться на том, что принято называть Личностью. Здесь много, скажем так, ограничений и специальных условий, но в сути своей у человека, способного стать оптимальным носителем интеллектуального импланта, должно, например, в принципе отсутствовать разрушающее начало. Понимаете, о чем я? Даже самые сильные эмоции — злость, страх, отвращение — должны быть здоровыми. Улавливаете?
— Человек — сложный зверь, — усмехнулся Крикун. — У него глубоко под здоровой шкурой могут скрываться такие болячки...
— Да, разумеется. И все же это не такая уж не решаемая задача, как оказалось. Найти человека, вся, до последней клеточки, конструкция которого настроена исключительно на созидание и творчество, а не на разрушение и агрессию.
— Тогда, вам, вероятно, интересен не я, а мои пациенты? Которые, кстати, демонстрируют изъян в вашей гипотезе. Подумайте: самый положительный и позитивный человек без разрушающего, как вы изволили выразиться, начала, — вдруг берет и посылает все к чертовой матери, пилкой для ногтей выковыривает из себя ид-чип, зажаривает в СВЧ-печи коммуникатор и уходит к отребью. Вот интересно, как бы он повел себя, будь у него в голове еще и этот ваш интеллектуальный протез?
— Едва ли тогда с ним случилось бы подобное, — покачал головой Шанцев. — Видите ли, наша гибридная система создана таким образом, что в принципе исключает принятие эмоциональных решений в ситуациях, когда это ставит жизнь и здоровье человека под угрозу. В критический момент эмоции — плохой советчик, поэтому носитель имплантата становится лишь исполнительным устройством, а интеллектуальным агентом выступает процессор, дающий исполнительному устройству наиболее оптимальную, а может быть — единственно верную команду. Это чрезвычайно сложный механизм, мы продолжаем его совершенствовать и, в частности, поэтому обратились к вам. Кстати, по поводу ваших пациентов — у вас есть какое-то объяснение массовости этой патологии? Почему их становится все больше?
— Думаю, тут как раз нет большой загадки. Мы живем в эпоху коммуникативных неврозов. Результат кризиса индивидуальности — людям скучно сходить с ума поодиночке. Сначала они сбивались в сообщества по интересам — вместе едим, пьем, танцуем, блудим, клеим спичечные домики — а теперь сообща еще и слетаем с катушек.
— Но ведь они не были знакомы между собой, я правильно понимаю? Не общались?
— Это как раз совсем не важно. Подсознание работает на поиск родственной души. Увидел сюжет, услышал историю, примерил что-то к себе, нашел это что-то в себе — известный, хорошо изученный механизм, вспомните хоть эпидемии самоубийств в годы первой Сети. Вопрос не в том, как навязчивое состояние передается от индивидуума к индивидууму, а в том, почему оно, именно такое, возникает: я хочу убежать отсюда, я хочу оказаться где-то в другом месте, я хочу стать кем-то другим. Но у меня не получается и я просыпаюсь на куче мусора. И жизнь моя никогда уже не будет прежней. А? Зачем их психика сочиняет этот сентиментальный роман — вот вопрос. Только едва ли он заинтересует вас и ваших гениев.
— Ошибаетесь, — сказал Шанцев. — Ждан интересовался вашими работами, читал все ваши статьи. Он мечтал с вами познакомиться.
— Погодите, — насторожился Крикун. — Что значит — «мечтал», «читал», «интересовался»? С ним что-то случилось?
— Он исчез. Просто пропал. Ушел, как уходят ваши пациенты, и вот уже больше недели мы не знаем, где он. Признаюсь честно, это главная причина, из-за которой я хотел встретиться с вами. Вы умеете искать людей. Помогите найти нашего парня.
Руины. Гриф
Крикун припарковал кар, где обычно, у обломков древнего железобетонного забора, опоясывавшего когда-то давным-давно территорию инструментального завода. В конце прошлого века корпуса завода превратили в торговый комплекс, позже здесь бушевали дикие танцевальные вечеринки, потом место облюбовали и приспособили под свои нужды местные банды.
На огрызках забора появились свежие граффити. Поверх лезущих друг на друга мельтешащих пестрых иностранных букв черной краской было намалевано жирно: «Уходя — уходи». Шутники, подумал Крикун, забрасывая в запирающийся бокс, от греха подальше, мелочевку из салона: инъектор, картриджи с транквилизаторами, игрушку — собирающего пыль монстрика из зеленого липучего силикона — Юлькин подарок, электронный брелок-подвеску с ее же снимками в памяти. Достал и развернул герметичный пакет для смарта и ид-карты, выбрался из салона и заблокировал двери.
Он уже собирался деактивировать смарт, когда раздался привычный для уха зуммер: в базу клиники еще кого-то добавили. Неделю назад в списке разыскиваемых оставалось семнадцать человек. Позавчера он сам удалил из базы профиль девушки Ани, — итого шестнадцать. Теперь цифра «17» вновь появилась на титульной странице. Так, смотрим, кто на этот раз, — Крикун запросил последние внесенные данные, увеличил снимок. Бритая голова, глубоко посаженные черные умные глаза, пухлые щеки, двойной подбородок — со снимка на него смотрел репортер Дорохов. Вот, значит, почему он так и не пришел на встречу.
Крикун отключил смарт, бросил в пакет вместе с ид-картой, аккуратно запечатал и засунул в тайник под задним крылом кара. Неделя со дня презентации, а информация о пропавшем вносится в базу через пять дней безуспешных поисков. Получается, Дорохов исчез почти сразу после своего звонка.
Он покачал головой, криво усмехнулся: похоже, у командира Пограничников сегодня удачный день. Крикун знал Грифа достаточно долго, и не сомневался: за информацию сразу о двух пропавших тот потребует больше, чем вдвое. Придется торговаться. Что-то его шестерки сегодня запаздывают, странно это.
Он пересек границу Руин и неспешно двинулся вглубь улицы, размышляя. Поверить в уход Дорохова означало наплевать на весь свой прежний опыт. Совсем другой психотип у верзилы, другая реакция на стрессы, все другое. Получается, он сделал это намеренно? Решил провести эксперимент, журналистское расследование? Если так, и если этот кретин подался в Руины....
Двое в черных комбинезонах появились из-за барака; неторопливо, оглядываясь, двинулись навстречу. Профессор остановился, поджидая их. Это были те же подростки, что показали ему место, где пряталась Аня. Правда, сейчас они не выглядели как хозяева, двигались не вальяжно и расслабленно, а напряженно, поминутно оглядываясь — явно были чем-то озабочены. Война у них опять, что ли?
— Вива ля анархия! — профессор в шутку отсалютовал сжатым кулаком. — Где командир?
Младший, как и в прошлый раз, принялся сканировать его взглядом — сверху вниз и обратно.
— Дыру просверлишь, юноша. Где Гриф, спрашиваю.
— Гриф велел передать, пока сказать нечего, — говоря, старший вглядывался тревожно вглубь разбитой улицы, словно ожидал опасности, которая вот-вот появится. — Если что-то нароем, он даст маяк.
— Сам-то он где? У меня к нему разговор.
— Гриф сказал — сегодня встречи не будет. Другие дела.
— Тогда пусть возвращает задаток.
— Гриф сказал, после сочтемся.
Больше слушать и говорить они не стали — развернулись и быстро пошли прочь. Младший на секунду обернулся, глянул еще раз внимательно — Крикуну вдруг захотелось показать ему язык. Дьявол вас разбери, конспираторы. Он пошел в сторону кара, но остановился в раздумье. Поговорить с Гифом все же надо прямо сейчас. Обстановка у них тут, судя по всему, нервная, и чем это может обернуться для Дорохова, если он укрывается в Руинах, — бог весть. Надо, как минимум, чтобы Пограничники знали, как он выглядит. Крикун повернулся и быстро пошел вдоль бараков. Подростки уже скрылись из виду, но он и сам знал примерно, где искать их вожака.
Гриф был там — на пустыре, сразу за покосившейся нежилой панельной пятиэтажкой. Крикун издали увидел его долговязую фигуру с широкими костистыми плечами и маленькой головой, отягощенной большим, хищным носом. Гриф стоял, как всегда, скрестив руки на груди и спрятав кулаки в подмышках. Он молча смотрел на приближающегося профессора, и взгляд этот был не как обычно — ироничный и чуть надменный, а тоже тревожный и даже, кажется, испуганный.
— Тебе же сказали: не сегодня.
— Извини, Гриф, но дело срочное. У меня еще один парень пропал, скорей всего он на твоей территории, хочу, чтобы вы знали, как он выглядит..., — Крикун вдруг сообразил, что его слова не доходят до главаря Пограничников. Гриф глядел своими черными выпуклыми глазками куда-то поверх профессорской головы, играл скулами и словно прислушивался к чему-то далекому. Потом молча выпростал правую руку из подмышки, протянул вперед и Крикун увидел направленное ему в грудь дуло. Это был старый армейский револьвер, последний раз Крикун видел такие лет двадцать назад, на полевых сборах. Пистолет слегка покачивался, и Крикун понял, что его хозяин вот-вот потеряет остатки самообладания.
— Уходи прямо сейчас, пока не поздно. Считать не буду, буду сразу стрелять.
— Да погоди, ты что, сам свихнулся? — Крикун, медленно поднял открытые ладони и стал потихоньку, пятиться назад. — Я только и хочу, чтоб вы...
Договорить он не успел. Откуда ни возьмись, откуда-то сверху обрушился на них раздирающий барабанные перепонки свист, тугая волна обжигающего воздуха ударила и прижала к земле. Несколько секунд Крикун лежал, распластавшись, прижимая ладони к ушам, потом осторожно приподнял голову. Свист уже сменился утробным рокотом, и он увидел сквозь скручивающееся спиралью пыльное облако, в двух десятках метров, уродливые очертания какого-то невиданного им прежде летательного аппарата, зависшего над пустырем.
А потом он увидел Дорохова, который появился в сопровождении двоих Пограничников из развалин пятиэтажки и пошел прямо к приземлившемуся аппарату. Он был все в том же свитере с заплатами на локтях. Шагающие справа и слева Пограничники были ему едва ли не по пояс, и при желании он мог бы взять их за шиворот — по конвоиру в каждую руку — и нести так. Но он просто шагал с лицом совершенно спокойным и безмятежным, и никто не направлял его и не подталкивал в спину, когда он забирался в распахнутый люк. Потом опять засвистело, и заколотило сверху горячими жаркими ударами, и в следующий раз, когда Крикун смог поднять лицо из земли и продрать залепленные пылью глаза, — смотреть было уже нечего.
— Что это было, Гриф? А? — он с трудом поднялся на ноги. Пыль была везде — во рту, в ноздрях и в ушах, смешалась с потом и тут же засыхала коростой.
— Ты же не ослеп, профессор?- Гриф тоже поднялся, все еще сжимая в руке пистолет, потом вдруг размахнулся и отбросил его далеко, наклонился вперед, мощно высморкался. — «К-220», реактивный конвертоплан последнего поколения. Всего пять часов отсюда до Аляски.
— Кто они? Военные, спецслужбы, шпионы — кто?
— Я думаю, что это люди, которые просто платят мне за то, что я слежу, чтобы на моей территории им никто не мешал.
— Гриф увлеченно занимался очисткой своего забитого грязью клюва. На его сером от пыли остром лице не было уже и следов напряжения — он вернулся к себе прежнему. — То есть, они как ты, профессор. Ну, почти как ты. Но про них ты лучше забудь. Считай, что я по дружбе угостил тебя дельным стаффом и мы словили совместный глюк, а?
— Я тебя убью, Гриф, — пообещал Крикун.
— Нет, док, не убьешь. Ты добрый, я в курсе. А вот они, — он поднял к небу длинный грязный палец, — они, в случае чего, изотрут и меня, и тебя в пыль.