Здесь было удивительно тихо и спокойно. Вокруг до самого горизонта виднелись только мягкие, как пуховые подушки облака. Издалека они напоминали груды шерсти, только что состриженные заботливым фермером со своих овечек.

Тут не было ничего: воздуха, света, смены времен года. Все эти приметы обычной земной жизни не нужны здесь, где правят совсем другие законы.  Где совсем недалеко находится Тот, кто эти законы устанавливает. И не только для тех, кто живет там, далеко внизу в том месте, которое люди называют Землей, но и для совсем других, кто помогает Ему следить за всем, что происходит вокруг, от кого зависит то, что случается во всем мире.

На одном из самых мягких облаков нежного, розоватого оттенка сидели двое. По виду они напоминали обычных земных мальчишек лет шести-восьми, но это тоже были не земные жители, а те, кто только может наблюдать и вмешиваться, но не жить. У них не было пола, а возраст отсчитывался в бесконечность. В прежние времена их называли Амурами или Купидонами, Ангелами или Духами, но ведь всем давно известно, что не в названиях и именах скрыт смысл. Это были те, кто отвечал за любовь на такой одновременно близкой и недоступной Земле, где жили похожие только по внешнему виду на них существа, называющие себя людьми.

В обязанность Гаюса и Ахне, так их звали, входило наблюдать за несколькими миллионами людей, следить за тем, чтобы они влюблялись, любили, зачинали детей, и так год за годом, десятилетие за десятилетием, век за веком, поколение за поколением. Сами Гаюс и Ахне полагали, что им доверено самое главное дело на Земле, потому что, если там не будет людей, не нужны будут и они сами и те, кто отвечает за иные области и, даже страшно сказать, сам Он, от которого зависит абсолютно все и везде. Впрочем, возможно именно Он и следил, чтобы такого не произошло, но это были только их предположения, наверное не знал никто, тем более, два скромных исполнителя.

Ахне и Гаюс очень старались, чтобы в доверенном им мире все шло как можно лучше, чтобы люди любили друг друга трепетно и романтично, чтобы дети обязательно зачинались в радости и с желанием, чтобы потом, в свою очередь, эти дети тоже становились счастливыми возлюбленными, любовниками и замечательными родителями. Но, к сожалению, не все в мире было им покорно. Иногда, как они догадались сами, распоряжался кто-то более всевластный, хотя они и старались всегда по мере сил вмешаться и помочь потерявшимся в жизни людям.

- Ну что, - спросил Гаюс, поигрывая колчаном со стрелами, которые предназначались совсем юным, - попробуем снова?  По-моему, сейчас опять наступил подходящий момент.

- Конечно, ты же знаешь, я так за них переживаю! Уже столько раз ничего не получалось!

- Молодой ты еще совсем, вот и нервничаешь, ничего, через пару столетий привыкнешь.

- Ладно, начинай, очень любопытно, что получится!

- Ну что ж, смотрим.

Поезд, следующий из Москвы в Хельсинки начал движение с мягкого, еле заметного толчка. Только поплывшие за окном виды Ленинградского вокзала свидетельствовали о том, что путешествие началось. В крошечных отсеках, на которые были разделены вагоны, сидели десятки, сотни людей, настроившихся провести здесь почти сутки из своей жизни. Для кого-то, возможно, эти сутки могли бы стать решающими. Никто же заранее не знает, что ожидает его за следующим поворотом или просто за тамбуром поезда.

Дверь двухместного купе дорогого спального вагона открылась. Внутрь вошла женщина, одетая в эффектный шелковый брючный костюм серого цвета. С открытого лица с зачесанными назад и сколотыми в узел волосами мерцали такие же серые глаза. По виду пассажирке можно было дать не больше тридцати пяти, но опытная женщина сразу же задумалась бы о чуть заметных розоватых полосках на лбу у самого края волос, об идеальных пропорциях худощавой фигуры. Все это свидетельствовало не только о постоянном уходе за собой, но и о знакомстве со скальпелем пластического хирурга. Поэтому дотошная женщина скорее причислила бы незнакомку к сорокалетним, что подтверждалось так же серьезным и каким-то уставшим взглядом, совершенно не характерным для молодых. Но опытной женщины в купе не было, как, впрочем, и никакой другой, помимо сероглазой незнакомки.

В купе был только мужчина. Вот ему точно было уже недалеко до пятидесяти.  Увидев в дверях свою будущую соседку, он галантно поднялся. Умный и какой-то пронзительный взгляд, чуть длиннее обычно принятого волосы, слегка небрежный стиль одежды и элегантная бородка указывали на принадлежность его к миру творческому, он вполне мог оказаться музыкантом, поэтом или режиссером. На столике у окна остался лежать красочно иллюстрированный журнал, который он листал минуту назад.

- Пожалуйста, располагайтесь, давайте я помогу вам с багажом, - в обволакивающем голосе попутчика слышался еле слышный акцент, вероятнее всего указывающий на то, что этот человек уже долгое время живет там, где редко слышит родную речь.

Когда все было устроено, соседи приступили к знакомству.

- Мария Владимировна, можно просто Маша.

- Приятно. А я – Александр Марченко, получается, Саша. Саша и Маша, забавная рифма.

- Да, такие совсем простые имена.

В окружающем людей узком пространстве появилось что-то новое, первые нити будущей невидимой паутины. Скорее всего, это было делом рук тех двоих, что сидели на розовом облаке и пристально следили за всем, что происходит между двумя тонкими переборками, за которыми сейчас жили и другие люди, со своими какими-то иными впечатлениями и событиями.

 Мужчина с женщиной тоже что-то заметили, но объяснили это каждый для себя по-другому, по-земному.  В воздухе звенели первые ноты зарождающегося взаимного интереса и нарастающей чувственности.

 На столике уже появились бутылка выдержанного коньяка и конфеты. Разговор тек совсем вялый и не очень содержательный. Постепенно важным становилось другое: взгляды, замедленные движения, нервная дробь пальцев, застрявшая на реснице пушинка.  Ожило поездное радио. Купе наполнили мягкие звуки какой-то классики.

Напряжение росло, они уже еле справлялись с бушующими внутри эмоциями. Паутина, затягивающая внутрь окружающее, становилась все прочнее. Между, по существу, незнакомыми людьми, образовалось магнитное поле. Притяжение было столь велико, что ему почти невозможно стало сопротивляться. Из глаз в глаза струился жидкий металл, в который сплавились желания, ожидания, сомнения, все то, из чего состоят человеческие души.

 И, наконец, настал момент, когда все вокруг вышло из-под контроля разума. Бессмысленная борьба с самим собой окончилась поражением. Мир вокруг, до этого пульсирующий, живой, сжимающийся вокруг в кокон совсем тесного пространства, вдруг лопнул на миллионы блестящих осколков, которые тут же собрались обратно в прозрачную подвижную сферу, внутри которой оказались мужчина и женщина. И уже не было между ними никаких преград, пространства тоже не было, и занимало только то, что было спокон веку интересно в подобных ситуациях: шелк кожи и бархат губ, кружево тонкого белья и запах табака пополам с ветром от волос. И уже трудно становилось разобрать, где он, где она, две жизни слились в одну, чтобы брать и отдавать, чтобы прожить хоть сколько-нибудь времени одним существом. Вдруг женщина заметила, как шевельнулись губы мужчины:

- Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!

- На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его, - присоединилась к нему женщина. Ответом ей был удивительный изумленный взгляд.

Когда все закончилось, у каждого осталось впечатление, что он только что узнал опять что-то, что давно позабыл, что побывал в доме, где ждали всегда только его. Но не обсуждать же такое личное с совсем посторонним человеком.

- Ты знаешь «Песнь песней Соломона»? – спросил мужчина, чтобы отвлечься от того непонятного, что происходило внутри.

- А что в этом необычного? И кстати, у меня уже был мужчина, который любил цитировать ее в постели.

- У тебя их вообще, наверное, много было, странно, что еще одного кого-то помнишь.

- Это ты о чем?

- О мужчинах. Думаю, что много их у тебя было.

- Наверняка, не больше, чем у тебя женщин. Ты что ж, меня за любительницу легких связей принял? – женщина начала одеваться.

- Скорее, просто за взрослую женщину.

- Знаешь, я больше не хочу оставаться в этом купе, пойду поищу проводника, может, есть свободное место рядом с женщиной. Как-то это противоестественно: незнакомые люди разного пола в крошечной каморке бок о бок.

И Маша поспешно вышла в сторону проводников/

- Что же мы ничего не делаем, Гаюс, она сейчас уйдет!

- Не надо так волноваться, мы все равно не можем помочь.

- Почему?

- Ты о свободе воли когда-нибудь слышал? Против нее мы почти бессильны. И чему вас только сейчас учат в ваших школах, вот в мое время…

Но Ахне не мог сейчас спокойно слушать поучения. Его сердце находилось там, внизу, в купе международного вагона.

- Но это же будет неправильно!

- Не перебивай, когда старшие говорят! Да, следующий случай представится совсем не скоро, или не представится вовсе.

- Но они же будут уже совсем старые, у них нет впереди вечности, как есть у нас с тобой.

- Ты разве не знаешь, как они, люди, говорят: «пока живу – надеюсь»? Учить тебя вежливости еще и учить!  Но подожди, и этот шанс еще не исчерпан, связь уже есть, хотя пока и совсем тонкая.

- Какая связь?

- Я уже не раз объяснял тебе! Если мужчина и женщина, пусть и ненадолго, становятся единым физическим целым, между ними возникает связь, даже разделившись, они какое-то время продолжают относиться друг к другу как к части себя, и эта связь уже сама ведет и направляет их дальше, диктует свои законы. Но тут связь совсем слабенькая, единение было только один раз, этого совсем мало.

- Нет, они уже не раз…

- Я понимаю, что ты хочешь сказать. Этого недостаточно. Каждый раз приходится начинать все заново. Время, проведенное порознь, обрывает любые, даже самые крепкие узы, так уж у них, у людей, положено. А здесь никогда ничего прочного создано не было, ты же знаешь, мы не в первый раз с тобой пробуем.

- Я буду страдать за них!

- Страдай! Поглядим, что получится дальше.

Когда Маша вернулась, Александр, тоже успевший привести себя в порядок, опять сидел у окна.

- Свободных мест нет.

- Ничего, мы - воспитанные люди, как-нибудь разберемся, в жизни ни одну женщину пальцем не тронул помимо ее воли. И кстати, знаешь, «Песнь песней» я в постели не цитирую, как твой друг. Даже не знаю, почему вырвалось, всего второй раз в жизни.

- Он мне не друг совсем, я видела его только раз.

- Один раз – и уже узнала, какие стихи он любит читать после любви?

- Так получилось. Мне было всего восемнадцать, у меня умер тогда отец, нас было только двое родных на всем свете, матери я не помню. Похоронив его, я ждала в областном центре самолета в Москву, где училась. Погода оказалась нелетная, и я вынуждена была ночевать в гостинице. По какому-то недоразумению я попала в одну комнату с мужчиной. Тогда все и произошло. Сама не понимаю, что это я перед тобой отчитываюсь.

- Да ничего страшного, мне даже интересно. Это, кажется, называется синдром случайного попутчика, когда люди делятся в поезде разными жизненными историями. А что дальше было?

- Да, собственно, ничего, я больше никогда его не видела.

- И все?

- Ладно, раз у нас тут синдром попутчика, скажу. Это было не все. У меня от этого человека дочь.

- Действительно, любопытная история. Сама ее растила?

- С мужем, я тогда собиралась замуж. Когда поняла, что жду ребенка, думала, от мужа, и он подумал также.

- А откуда же узнала?

- Мы года четыре прожили, а потом он к другой ушел, а как они детей не смогли завести, выяснилось, что мой муж абсолютно стерилен. Да, еще те разборки были, даже вспоминать не хочется. А у тебя такие мимолетные связи были?

- Конечно, были, даже похожая история случилась, совсем давно, ты еще тогда, наверное, только в школу собиралась. И еще одна тоже очень запомнилась. Я тогда вырвался к морю, устал очень от навалившихся дел. С женщиной познакомился там, мы с ней рядом ужинали. Сейчас я даже имени ее не помню, а тогда вот как у нас с тобой получилось, бросило друг к другу не оторвать. Правда, только одна ночь и была, она на следующий день уже улетала. Вроде, я телефон ей оставлял, но она так и не объявилась.

- Да, курортный роман, это тоже, наверное, у всех бывает…

- Гаюс, посмотри, какие же они, люди, слепые, ничего у себя под носом не замечают. Даже стихи им ни о чем не напомнили. Получается, мы напрасно стараемся?

- Это ты, Ахне, глупый еще, мало что понимаешь. По сравнению с нами, они живут всего секунду и не успевают многому научиться.

- Зато они умеют любить, а нам с тобой никогда не узнать, что это такое, так и будем тысячи лет их обслуживать.

- Ахне, я знаю о любви все, поверь мне, это не так уж увлекательно. Все это нужно только, чтобы были дети. Они просто не знают, вот и живут всю жизнь ожиданьями и иллюзиями. Нам же не нужны родители.  Мы появляемся на свет по прямой воле Его, что намного удачнее.  Страдать нам приходится только за других, и никогда  -  за себя.
Взгляни, лучше, там далеко не все в порядке. Наши подопечные заняты разговорами. Это плохо. Связь слабнет!

Поезд мчался и мчался, за окном мелькали домишки, церквушки, небольшие городки и совсем деревни со стадами коров, пасущихся на окраинах. И везде были люди, которые страдали или были счастливы, любили или ненавидели, короче – жили. А где-то там, вверху, за ними наблюдали всевидящие и сострадательные глаза, кто-то думал о каждом из них и обо всех вместе.

- А ты чем вообще занимаешься, Саша? В Финляндию, наверное, по делам?

- Да, я художник, у меня в Хельсинки открывается выставка. Мой помощник полетел самолетам, а я еще заезжал по делам в Москву. Чуть опаздываю и, как всегда перед началом выставки, конечно, волнуюсь.

- Как интересно! Мой сын тоже художник! Вернее, пока учится, то есть учился, - женщина неуверенно улыбнулась. - А что ты рисуешь?

- Ты будешь смеяться, но я рисую только женщин. А что не так с твоим сыном?

- Мы поссорились четыре месяца назад, и он ушел из дома, только-только закончив учебу. Мы все ищем его. Но это грустная история.

- Да, с подростками всегда так: они обидчивы и непредсказуемы.

- С подростками? Ну ладно, пусть так. Знаешь, сын рассказывал мне, что сейчас в моду вошел один итальянский художник, который тоже рисует только женщин. И глаза его женщин чем-то похожи на мои. А может, так казалось только моему мальчику.

 - Мне тоже часто говорят, что на моих картинах одинаковые женские глаза. Я, знаешь, тоже заметил, что они похожи на твои. Есть, вероятно, в любом женском взгляде что-то общее, другое. Что отличает вас от нас, мужчин: мудрость природы, матери или, может, любовь.

- У тебя, наверное, много женщин было? Женат небось раз пять был, и детей не меньше.

- Ошибаешься, я никогда не был женат, и детей нет. Женщин, да, конечно, знал достаточно.

- Почему так?

- Точно не знаю, жизнь, наверное, трудная была, столько мест повидал, так долго пришлось работать, чтобы чего-нибудь добиться. Или просто Судьба. Не знаю, не получилось. А у тебя славная семья: двое детей, муж, наверняка, тоже имеется.

- Нет, не так. С отцом моего сына мы тоже давно развелись. А сейчас я совсем одна, даже сын вот ушел. Еду к дочери с внуками повозиться, она за финна замуж вышла.

- Надо же, как она у тебя рано устроилась, прямо как ее мама.

- Да, ты так считаешь?

Между тем за окном уже почти совсем стемнело. Только маленькая лампочка над одной из полок светилась неярким густо-желтым светом.

В воздухе же опять сгущалась та, уже знакомая им обоим атмосфера. Опять мир вокруг них начинал плавиться и превращаться в утягивающую все внутрь сеть. На периферии смыкающегося вокруг них пространства опять засверкали разноцветные искры, свидетельствующие о том, что сдерживающие желания воспитанность и нравственность вот-вот сдадутся древней мощной силе, которой бесполезно сопротивляться.

 И опять сместился угол зрения. Перестали быть интересны слова, но крайне важно стало, как шевелятся произносящие их уже знакомые губы, жадный взгляд легко угадывал очертания того, что обычно скрывает одежда. Воспоминания о том, что случилось здесь всего несколько часов назад, кружили голову, туманили душу, почти осязаемо витая вокруг. Остался только миг до того, чтобы силой желания вновь уединиться в уютной сфере, наглухо отсеченными от всего остального мира. Два мальчика с луками в руках уже радостно переглядывались, предчувствуя успех. Но все было нарушено и смято в одну жестокую секунду.

- Господа, таможня, - послышался вежливый стук в дверь.

Мальчишки на облаке разочаровано вздохнули и отвлеклись от наблюдений.

- Вот видишь, Ахне, опять мало что получается. Кроме нас с тобой здесь есть кто-то еще, или уровень той самой свободы у каждого из них выше, чем у остальных людей. Или они совсем слепые и забывчивые. Уже все сказано. Дело за малым…

- Скажи, а если нам и сейчас не удастся, когда им может выпасть следующий шанс?

- Его может и не быть. Ты же знаешь и видишь, триада заканчивается. Эта третья встреча. Мы сделали все, что могли. О следующем свидании придется просить. Но нам могут и не внять!

- Но почему, почему, они не укрепляют связь? Это же так просто и так естественно. Каждый из них в душе готов, ведь мы-то с тобой видим и никогда не ошибаемся.

- Они не понимают, точнее тоже не успевают понять. Кто-то из людей когда-то сказал, что нравственный закон превыше всего, а другие люди не поняли, что он имел в виду. Так в мире поселилось ханжество, противное природе. Ты же знаешь, что мы с тобой каждую минуту боремся с ним, но далеко не всегда побеждаем.

- Но, может, еще не все потеряно. Триада ведь еще не закончена?

- Да, еще осталось немного времени. Будем надеяться.

Граница осталась позади, все документальные формальности были пройдены. За окном колыхалась полная темнота. Во всех других купе уже спали утомленные дорогой люди.

- Давай я выйду, чтобы ты могла постелить постель.

- Нет, я пока не хочу. Но ты можешь ложиться, я просто посмотрю в окно. Мне выйти?

- Не стоит. Я тоже пока посижу. Может, выключить свет, будет виднее, что там, за окном?

- Пожалуй.

В темном купе напротив друг друга сидели два человека. За окном мимо них пролетал мир. А у них общего мира не было. Уходили, вытекали в бесконечность минуты, а в маленьком пространстве ничего не происходило.

- Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. От благовония мастей твоих имя твое - как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя… О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! - завел мужской голос слова древнего гимна любви, славящего божественную сущность самого сильного в мире чувства, объединяющего несопоставимое и раскалывающего на двоих собственное существование.

- О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас – зелень, кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы, -  продолжила женщина.

Так, среди стихов, взглядов, скрытых чувств заканчивалась ночь, время, которое отпущено людям под самое таинственное на Земле дело.

Утро застало их все также сидящими по разные стороны маленького столика. Женщина потянулась за своей сумочкой, чтобы достать пудреницу и расческу. На столике случайно оказалась фотография. Мальчишка лет шести и девочка, с виду на год постарше, улыбались на фоне разрисованного смешными человечками забора.

- Внуки, - пояснила женщина, -  младший вот тоже рисует.

- Такие большие? Сколько же твоей дочери?

- Двадцать восемь.

- Сколько-сколько? А тебе самой? Этого просто не может быть!

- Мне сорок семь.

В дверь стукнула проводница:

- Мария Владимировна, через пять минут ваша остановка.

Женщина поспешно стала закидывать в сумочку раскиданные по столу мелочи.

- Как остановка? Разве ты не до Хельсинки?

- Нет, моя дочь живет здесь, до Хельсинки совсем близко, пригород.  Похоже, я могу не успеть выйти.

- Давай я помогу, провожу, - схватился мужчина за ручку тяжелого чемодана. В тамбуре уже была распахнута дверь.

- Быстрее, быстрее, - подгоняла выходящих пассажиров проводница, - мы выбились из графика, стоянка сокращена, вот-вот тронемся.

  - Прощай, - успел только сказать мужчина, - похоже, это был я, причем все три раза.

Но последних его слов женщина, ищущая взглядом родных, скорее всего, не услышала. Еще несколько секунд, и поезд направился дальше, в столицу.

Мужчина взволнованно опустился на место, где еще пять минут назад сидела она. Значит, возможно, у него есть дочь и, получается, внуки. А все женщины на его картинах – только слабое воспоминание о той, единственной. Даже если больше не суждено встретиться, жизнь прожита не зря, после него останется продолжение. Мысленно он пожелал им всем счастья.

Встреча с дочерью и ее детьми отвлекла и порадовала Марию. Но уже в машине на нее навалилась страшная усталость. Сказывались проведенные без сна сутки, душу тревожила странная история, приключившаяся с ней, она как будто опять побывала в собственной юности, когда постоянно живешь предвкушением счастья.

Женщина полезла в сумку за зеркалом. Рука нащупала плотный прямоугольник какого-то буклета. Вместе со своими вещами она случайно смахнула со стола журнал своего недавнего попутчика.

 Со второй страницы смотрел на нее он сам, только на несколько лет моложе, с другой прической и без бороды. Что-то шевельнулось внутри, там, где хранятся самые тайные воспоминания. Маша перелистнула страницу. «Сандро Марчелли. Женщины Мира», оповестил заголовок. И на нее глянул сразу десяток серых глаз.

На розовом облаке царило уныние. Два Купидона сидели, отвернувшись друг от друга. Уже две сотни лет они занимались этим вместе, и это был не первый случай, когда им ничего не удалось, да и этим двум непокорным они отдали немало сил. Но разочарование все равно каждый раз было обидным.

- Но они же поняли, вспомнили, еще чуть-чуть, и все получилось бы, - наконец не выдержал более эмоциональный Ахне.

- Поздно, им опять не хватило времени, так уже у них было. Они снова потратили его впустую.

- Но у нее же остался его буклет, она может пойти к нему на выставку.

- Она не будет. Мир людей полон условностей, такой поступок не для женщины.

- Но может случиться еще что-то.

- Не знаю, от нас с тобой больше ничего не зависит, триада закончена.

- Мама! – влетела в комнату утром, когда она еще была в кровати, дочь, - только что звонил наш Андрюшка. Он здесь, в Хельсинки. Говорит, что страшно занят, но, может быть, к вечеру появится.

- Слава Богу, значит нашелся, каким же ветром его забросило сюда, в Финляндию?

- Он не объяснил, очень спешил, только обрадовался, что ты тоже здесь, просил попросить за него у тебя прощения.

- Ты не представляешь, как я рада! Только бы скорее дождаться вечера!

Но вечера ждать не пришлось. Маша с дочерью после обеда пытались уговорить отдохнуть малышей, когда с веранды послышался родной долгожданный голос.

- Куда вы все пропали? Познакомьтесь, это мой друг и учитель, сейчас его зовут Сандро, но раньше называли Александром.

В гостиную уже входил ее сын, а за ним, вот это да, ее недавний и давний и, похоже, на все времена, попутчик.

И опять между двумя людьми сузилось пространство и время, и во второй раз за последние двое суток мир раскололся и превратился в беснующийся вихрь блестящих обломков, чтобы в очередной раз собраться через секунду по-новому, теперь уже прочно и навсегда. И почти сотня на двоих прожитых лет обернулись другой стороной, закономерной и правильной. Нигде не было случайностей и совпадений, все обрело свое собственное место и прочтение. Все события оказались только последовательными звеньями единой цепи, которая в свою очередь вела, как оказалось, только к началу, а не к концу, как представлялось раньше. Скрипнуло и медленно провернулось Колесо Судьбы.  И последние в очереди за счастьем вдруг оказались самыми первыми.  Уютная интимная сфера, которая еще недавно укрывала их, создавая уединение, внезапно вместила новый, многогранный и цельный мир.

А мужчина увидел вокруг глаза, серые и знакомые настолько близко, как знакомы ему краски на собственной палитре. Сначала их было только три пары. Непонятно, откуда взялись третьи? Господи, каким же слепым он был, не заметив своих собственных, им созданных глаз, у молодого мужчины, который три с половиной месяца назад постучал в дверь его мастерской в засыпанном мокрым снегом, унылом по погоде Неаполе, и без которого он уже не может обойтись…

 А потом из-за двери соседней комнаты хитро прищурились еще две пары глаз, немного других, но почти уже любимых. В девчачьих глазах еще только просыпались волны того же морока, что лился с его картин, что мерцал в глазах ее мамы и бабушки. А вслед за другими глазами, сходство которых со своими собственными мужчина еще не разглядел, появилась перепачканная фломастерами любопытная мордашка, и это уже выглядело, будто он сам попал обратно в то время, когда еще только начинал рисовать. Вокруг него вдруг образовалась его собственная семья, и он почувствовал себя так, словно годы странствий закончены, как будто он вернулся туда, где его ждут, домой.

 Где-то вдалеке вдруг мелькнули два мальчишеских силуэта с луками в руках, и на мгновение показались еще глаза, все видящие и все понимающие, в которых отражалась вся Земля, со всеми живущими на ней, весь мир со своими надеждами, печалями, разочарованиями. Но это был только краткий миг, и глаза, которые ни один художник не взялся бы перенести на холст, исчезли или, может, вовсе не появлялись.

- Вот, Гаюс, а ты не верил. Они все-таки нашли друг друга. И мы помогли им в этом.

- Я тоже очень доволен, но это сделали не мы.

- А кто?

- Мы не знаем ответа на этот вопрос. Может, их собственная свобода воли, а может, кто-то более могущественный, чем мы с тобой.

- Это уже не важно, Гаюс, главное, что все получилось. Мы не зря сострадали им.

- Да, я согласен с тобой.

- Нам пора, займемся другими. Давай попробуем помочь еще кому-нибудь, у них всех ведь так мало времени!